Устроить встречу с Отто Олендорфом было не так уж и сложно, хотя Мари не появлялась в управлении уже больше месяца — после убийства Фридриха её отправили в отпуск, и выходить из него Мари пока не планировала.
— Прелестная фройляйн Штальбаум, — растянув губы в улыбке, группенфюрер едва коснулся губами руки Мари у самого кольца и выпрямился:
— Прибегать к шантажу было совсем не обязательно.
— Просто хотела привлечь внимание, — отмахнулась Мари, взглядом указывая за стол.
В том, что у неё получилось, сомнений не было никаких: группенфюрер, отодвинув ей стул, занял своё место напротив и воззрился на неё с неподдельным интересом. В том, что он поддался шантажу, Мари сомневалась куда больше: она насчитала двоих агентов в штатском, и это были лишь те, кого ей позволено было видеть. Бессознательно Мари оглядела зал ещё раз.
— И сколько? — усмехнулся ей Олендорф.
— Трое, — приврала Мари, и Олендорф одобрительно кивнул:
— Недурно.
Мари сделала вывод, что агентов наверняка было больше. Это не имело значения — они были далеко и не могли слышать разговора. Кроме того, на всякий случай Мари всё равно назначила Крысолову на полчаса позже — подготовить почву.
— Что будете пить, фройляйн?
— Из вашего бокала — что угодно, — один в один повторила Мари усмешку Олендорфа и легко коснулась его руки:
— Но я рассчитываю, что через двадцать минут вы пригласите меня на танец.
— Вы можете просто попросить меня отключить микрофон, — мягко отозвался Олендорф, и это заставило Мари взять небольшую паузу. Она нашлась быстро:
— Считайте, что я попросила. Об этом — и сменить столик.
По ещё одному кивку Мари поняла, что в этот вечер, как бы тот ни сложился после, они с Олендорфом уже остались довольны друг другом.
К появлению Крысолова они как раз пересаживались: Мари приветственно подняла руку, бросила Олендорфу:
— Это ко мне.
И попросила официанта подставить ещё один стул.
— Герр Хаммерляйн.
— Рад, что мы, наконец, перейдём к сути дела, — вместо представлений сообщил Олендорф Крысолову, протягивая приветственно раскрытую ладонь. Мари, улыбаясь, тремя пальцами стряхнула несуществующую соринку с плеча и тем же хватом дотянулась до теперь уже своего бокала.
— Вы сказали, что знаете, кто убил Фридриха, — напомнил ей Олендорф, взглядом охватывая Крысолова перед тем, как сесть. — Это он?
— Нет.
— И вы не знаете?
— Нет, — повторила Мари, вглядываясь в Олендорфа в поисках хоть каких-либо признаков облегчения, но не нашла ничего, кроме лёгкого разочарования. — Хотя я надеялась, вы мне поможете.
— А вы, герр Хаммерляйн, здесь для моральной поддержки?

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-27 19:08:31)

Глядя на перешедший по наследству бокал, Олендорф знаком попросил принести ещё один. Выгнул бровь этому самоуверенному "для гарантии", но промолчал. Мари промолчала тоже, улыбкой встречая поклон Крысолова, и не стала пытаться изображать реверанс.
— Ну давайте, — согласился Олендорф, глядя не на Крысолова — на Мари, с той отеческой насмешкой в глазах, что когда-то пронимала её до глубины души, но, едва послышался чуть слышный гул, перевёл настороженный взгляд на Крысолова. Потянулся к поясу, но Мари, сидевшая ближе, мягко сжала его руку, заглянула в глаза, и уже через несколько секунд ладонь Олендорфа расслабленно обмякла. 
Мари тоже чувствовала это — поднимавшуюся изнутри вибрацию, застревавшую в горле. Хотелось сказать хоть что-нибудь, только обязательно личное, обязательно честно, но Мари придерживала это желание в себе, останавливаемая всего одним предельно простым озарением: дело было не в чарующем голосе Крысолова.
— Герр Олендорф, — выдохнула Мари, всё же справившись с собой, — я позвала вас потому, что знаю: вы не имеете никакого отношения к смерти Фридриха, но мне кажется, вы можете знать, кому это было выгодно.
— Я не знаю, — Олендорф покачал головой, но больше не смотрел на Мари — только на Крысолова. Стиснув зубы, Мари заставила себя сдержаться.
За три столика от них дама плеснула вином в лицо своего собеседника. Официант, рассказывавший о блюде от шеф-повара, говорил совсем не то, что гости хотели услышать — даже не то, что ожидал услышать от себя он сам.
— Подумайте, — предложила Мари. — Фридриха убили за то, что он интересовался кем-то там, наверху. Вы наверняка знаете, кем. Если он не спрашивал вас сам, вам не могли не доложить после.
По лицу Олендорфа пробежала тень. Олендорф вздохнул:
— Мари...
Покачал головой снова, разочарованно:
— Вы и ваш необычный друг вряд ли хотите разделить его участь. Зачем вам всё это?
— Я хочу найти крысу, — ответила Мари прежде, чем успела остановить себя, и на секунду прикрыла глаза, успокаиваясь. Продолжила уже сдержаннее и как будто бы отрешённее:
— Где-то наверху есть предатель. Вы знаете, чем это может угрожать Германии. Фридриха убили за то, что он подошёл к нему слишком близко.
Но Мари — Мари будет осторожнее. Наверное.
Она выбьет из Олендорфа это имя, чего бы ей это ни стоило. Даже если он его не знает: он подозревает кого-то, это очевидно. И трусит.
Трусов Мари презирала почти также.
— Герр Хаммерляйн, — кротко попросила она, поднимая к лицу Крысолова сухие глаза, — чуть сильнее, пожалуйста.
С собой Мари справится.
Должна справиться.

Уходить Мари не собиралась, хотя и пожелай того, не смогла бы: она сумела только откинуться на спинку стула и закрыть глаза, в то время как Олендорф только наклонился к ней ближе. Зажав двумя пальцами запястье, Мари считала свой учащённый пульс.
Это состояние она хорошо знала — это был страх.
Вдох, выдох, снова вдох — это больше не работало: размеренное дыхание больше не вносило размеренности в хаотичное движение мыслей, и Мари едва приподнялась со стула, чтобы бежать, но, едва клавиша просела, давая звук, опустилась назад.
Бежать было ни к чему. Бежать было бы совершенно бессмысленно, потому что в этом мире больше ничего не имело смысла, даже он сам, и Мари закрыла глаза снова. Пульса больше не чувствовалось, и ей пришлось сжать пальцы крепче. И ещё крепче, так, что заныло запястье, но это помогло.
Хуже всего было то, что Мари совершенно перестала понимать происходившее. Дело было уже не в голосе, как она думала раньше — Крысолов то-то делал сам, практически не нуждаясь в подручных инструментах, и это не укладывалось в ту картину мира, что Мари за годы жизни сложила для себя.
Пообещав себе подумать об этом позже, Мари подалась Олендорфу, такому же вялому и уже совершенно не заинтересованному ни в ней, ни в Крысолове, навстречу. Растянула губы в ленивой усмешке:
— Давайте меняться, герр Олендорф? Человека за человека.
— Человек не умеет так, — Олендорф говорил тяжело, словно проталкивал слова силой. Мари, сместив немного хватку, держала запястье уже ногтями, и тем держалась сама. — Вы привели ко мне дьявола, фройляйн.
— Возможно, — почти согласилась с ним Мари и бросила на Крысолова всего один короткий, почти неощутимый взгляд. Захотелось перекреститься — просто чтобы проверить, — но Бог бы вряд ли отозвался её молитве. — Но он прекратит, если вы скажете мне, кого искал Фридрих.
— У меня нет доказательств. Подозрения, не больше.
— Мне и этого хватит, — пообещала Мари, и Олендорф, наконец, сдался:
— Гизевиус. Возможно, он. Он был уволен Гиммлером, теперь ходят слухи о переходе в верхмат. Фридрих спрашивал... полгода назад.
Этого было достаточно. Скрестив для Крысолова ладони в запястьях, Мари обессиленно уткнулась в них лбом, закрывая красные лунки от собственных ногтей.
Верхмат. Ханс Бернд Гизевиус, протеже вице-адмирала Канариса. Вице-адмирала из военной разведки.
— Мы все покойники, — озвучил Олендорф за неё.
"Это мы ещё посмотрим" — хотела пообещать ему Мари, но смолчала.
Олендорф был прав.

— Дьявол сказал бы также, — тускло усмехнулась Мари, с готовностью подставляя заходившему солнцу лицо, и с тоской подумала о том, что в реальности даже дьяволу до них не было бы никакого дела. — Но я почему-то думаю, что вы смертны.
На свету, вдали от интимного даже в этом время полумрака ресторана, мир выглядел как будто бы безопаснее. Всего лишь иллюзия, конечно, но, тем не менее, и та утешала. Незначительно: если Крысолов слышал, как его назвали дьяволом, значит, должен был слышать и то, как Мари предлагала его в обмен. Он не комментировал, и Мари тоже не стала: выпустила его руку и полезла в сумочку за портсигаром.
Портсигара не было, и Мари вспомнила, что как раз хотела бросить курить, но зато была шоколадка. После недолгих колебаний Мари предложила Крысолову половину.
— Я боюсь не вас, — пожала Мари плечами, отламывая себе кусок, чтобы заложить тот за щеку и продолжить. — Меня пугают ваши возможности и то, что я вас совсем не знаю. И ещё то, что вы можете сделать со мной.
Мысленно прогнав свои слова ещё раз, Мари коротко хохотнула:
— А нет, вы правы: я боюсь вас.
По всему получалось, что так. Но…
— Но мне не хочется вас отпускать, — признание далось Мари на удивление легко, словно она только и ждала возможности признать это перед самой собой. — Дело даже не в страхе, — страх никогда не мог меня остановить, — и не в том, что я хочу вас понять, чтобы бояться меньше. Есть что-то ещё.
Но, видел Бог, она понятия не имела, что именно.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-30 14:30:17)

— Я смирилась с тем, что эти способности у вас есть, — повела плечом Мари, едва удержав себя от попытки перебить Крысолова. — Смириться с тем, что я их не понимаю, немного сложнее.
Впрочем, в мире было много вещей, которых она не понимала, и большая их часть принадлежала миру науки. Мари всегда больше тревожило не то, что вещь работала, а то, как именно, и каждый раз, узнавая о мире что-то новое, Мари открывала ещё одну простую истину: она не знает куда больше, чем узнала только что. Герр Дроссельмейер, наверное, смог бы объяснить феномен Крысолова — хотя бы себе, — и смог бы разобрать этот сложный механизм под белой кожей, но...
Вряд ли Мари стала бы спрашивать его об этом. К крёстному у неё в последние дни появилось даже больше вопросов, чем к мирозданию.
— Но в вопросе ваших намерений мне в любом случае придётся поверить на слово, — Мари мягко вздохнула, запрокинула голову: небо было чарующе безоблачным, и только под пальто едва тянулся ветер, обещая ночную грозу.
Но до ночи ещё нужно было дожить.
— Я уже привыкла рассчитывать только на себя, — не без удивления Мари перевела взгляд на Крысолова, не уверенная, что трактовала его отказ правильно: она ведь ничего ему не предлагала, или по крайней мере не навязывала. — И я не склонна к иллюзиям, тем более долгосрочным.
Если уж не с этим миром, то хотя бы с собой Мари старалась быть честной. Её привлекал Крысолов, и не только тем, что она не могла понять его — она не лгала, когда говорила «есть что-то ещё». Это что-то лежало дальше влечения женщины к мужчине, было ближе к Танатосу, нежели к Эросу, но, в отличие от всех прошлых переживаний Мари, с этим было куда труднее бороться.
В этом было что-то из детства, когда в поделённый на чёрное и белое мир вдруг вкрадывались полутона, и неизбежное взросление становилось одновременно невозможно далёким и с тем неотвратимым. Рука об руку с Крысоловом Мари чувствовала себя ребёнком, следующим за незнакомцем, чтобы погладить котёнка.
Котёнок мог и существовать, и нет.
— Но я всё ещё должна вам, — тише обычного улыбнулась Мари и невесомо коснулась ладони Крысолова своей.
На запястье холодно звякнули переплетённые цепочкой короны, что Мари когда-то украла. Она надела их сегодня впервые, хотя сама не знала, зачем.