Это могло прозвучать сейчас воистину возмутительно, однако герр Дроссельмейер не любил спорт. Нет, ненависти к нему он не испытывал, однако и особой страстью не пылал. Оттого новейшее поветрие партии он воспринял без особого пиетета. Пока с плакатов на него взирали мускулистые физкультурники и физкультурницы Теодор делал то, что умел лучше прочих — работал. Не покладая рук и не давая мозгам отдыха. У сего бешенного ритма имелась цель— Дроссельмейер стремился показать стоящим у руля партии, что не зря он носит на лацкане своего пиджака значок члена НСДАП. Его открытие должно было перевернуть мир — по меньшей мере. И оно стоило куда больше, нежели чем нынешнее безумие связанное с Олимпиадой, которая, как и одержимость спортом, вызывало у мужчины усмешку — у него нет времени на то, чтобы тратить время на всё это. Его работа имела первостепенное значение. На втором месте было хобби.

Игрушки ... Он начал делать их давно. Сначала для детей своих друзей, затем для крестников и племянников — семья Дроссельмейера была достаточно многочисленной для того, чтобы Теодор не имевшей своих детей испытал все прелести отцовства и материнства вместе взятые. Уже позже его игрушки стали другими — слишком сложными для детей и непонятными для взрослых. Механические куклы, целые дворцы с прудами, лебедями и крошечными танцующими Гретхен. Эти вещи вызывали восторг и страх — те, кто получал в дар игрушку Теодора, просто боялись лишний раз заводить её, дабы не испортить и не сломать. А герра Дроссельмейера это злило, ибо он был уверен — игрушки должны жить, пусть даже не в руках детей. Именно эта злость вынудила его подать заявку на выставку-ярмарку игрушек, которая стартовала аккурат на волне Олимпиады — ведь гости должны были увезти с собой памятные сувениры! Несколько крупных фабрик и бесчисленное количество мелких поспешили запустить производство игрушек, кои должны были напоминать маленьким Йоханнам и Гретам о торжестве спортивного духа арийской расы. Не остался в стороне и герр Дроссельмейер. На величественной арене метали диски золотоволосые атлеты, в то время как другие, не менее прекрасные и золотоволосые выполняли гимнастические упражнения. И всё это в сопровождении гимна и под сенью огромной золочёной свастики  — получилось даже слишком величественно, отчего Теодор морщился и обещал впредь не касаться тем, кои столь мало его вдохновляли.

Просторное помещение, в котором проходила выставка, было заполнено любопытными — они всё же пришли сюда, невзирая на олимпийские показы в телесалонах. Однако от всего рано или поздно устаёшь, так почему бы не отвлечься на вещи столь мирные, как игрушки? Ганс Хек, устроитель сего мероприятия, красный и потный, невзирая на лёгкий летний костюм, носился по рядам, желая всё держать под контролем. Он клятвенно уверял герра Дроссельмейера, что миловидные девушки в баварских платьях и дирндлях, что красовались на стендах, сами напоминая искусно сделанных кукол, способны без него запустить его "машину". Однако, как Теодор подозревал, приставленная к его стенду прелестница не справилась с поставленной перед ней задачей. Смерив девушку презрительным взглядом, герр Дроссельмейер едко поинтересовался:
— Нам нужны не только сильные сыны Рейха, но и разумные. Чему вы научите своего будущего Ганзеля или Фрица, если не в состоянии запомнить на какой рычаг нажимать?
Обладательница дивных золотистых кос покраснела, в то время как Теодор, отведя взор в сторону, встретился взглядом с покупательницей — молодой ещё девушкой миловидной наружности. Не то желая ещё больше уязвить нерадивую помощницу, не то потому, что герру Дроссельмейеру возжелалось хоть с кем-то, пусть даже с юной особой, побеседовать о своём творении, Теодор обратился к незнакомке:
— Прошу вас, фройляйн. Не желаете ли поучаствовать в запуске нашей мини Олимпиады?
Теодор даже улыбнулся — весьма доброжелательно и жестом пригласил гостью выставки подняться на стенд.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-02 03:08:52)

Девушка с золотистыми косами поспешила испариться, едва герр Дроссельмейер, явив свой ужасный нрав, нашёл себе новую жертву. Она почти что сочувствовала гостье, ибо этот человек был воистину невыносим. Увы, но барышне, что сейчас юркнула за стенд с куклами в баварских пёстрых платьях выбирать не приходилось — её жениха урезали в правах, она потеряла работу из-за сплетен, еле вырвалась из этой истории и решила начать новую жизнь. Тут уж любую ехидну стерпишь, даже герра мастера игрушечных дел. Ангелика знала, что этот человек не просто успешный торговец, а учёный, да ещё член НСДАП. С такими шутки плохи, особенно таким серым мышкам, как она. Оттого Ангелика Кауфман, резво спустившись по второй лестнице со стенда, лишь один раз оглянулась, чтобы посмотреть на то, с каким выражением лица встретит Дроссельмейер отважившуюся подняться к нему незнакомку. Он улыбался. Паршивый признак.

Уловив английскую речь, Теодор не позволил себе поморщиться, хотя к англичанам особой любви не питал. Да, собственного, он ни к кому любви не питал, даже к соратникам по партии, некоторых из которых почитал откровенно ленивыми и недостойными. Однако англичанка по крайней мере куда лучше француженки — французов герр мастер не жаловал категорически.
— Проходите, фройляйн. Не волнуйтесь ... Всё достаточно просто.
Теодор широким жестом руки обвёл игрушечный стадион и указал на крошечный рычажок в виде огненного факела.
— Вам нужно нажать и потянуть его налево. А затем ... Затем Вы увидите чудеса!
Эти самые чудеса заключались в том, что шестерёнки и пружины приходили в движение, а вместе с ними начинали двигаться и атлеты, которые сейчас стояли замерев, в ожидании своей участи. Глядя на деяние рук своих, герр Дроссельмейер некстати подумал над тем, что он может творить, что угодно, однако эти поделки не сравнятся с той игрушкой, коя осталась в Волшебной стране — покинутой им, увы, навсегда.

Тщеславие — один из смертных грехов. Ему подвержены многие люди, а уж те, кого можно отнести к категории "творец" чаще всего страдают этим недугом. А если сей творец, ко всему прочему, ещё национал-социалист, то можно быть уверенным, что его тщеславие имеет свой, определённый оттенок. Герру Дроссельмейеру хотелось поговорить о делах рук своих, но поскольку он не мог во всеуслышание вещать о собственных наработках, которые было нельзя раскрывать тем, кому они предназначались, оставалось греться в лучах собственной славы механика игрушек и детских забав. Откровенно говоря Теодор не особо жаловал детей, пусть даже всегда на Рождество являлся к своим крестникам и приносил им игрушки. В детях немец видел лишь продолжение взрослых, незавершённые механизмы, которые надлежало довести до ума. Он не приходил в восторг от пухлых мордашек и с тоской взирал на пропаганду счастливого материнства и отцовства, коя сейчас лилась в Германии ото всюду. С другой стороны любой расцветающий разум прекрасная почва для экспериментов. То, что не удавалось со взрослыми прекрасно получалось с детьми. Взять ту же Мари — только невинное дитя, чьё сердце было чисто, могла полюбить Щелкунчика столь страстно, что это граничило с безрассудством. Взрослая девушка на такое была не способна.

— Да, и не только это фройляйн, — ответил герр Дроссельмейер на вполне приличном английском. Увы, пусть англичан он не жаловал, зато лекции в их высших учебных заведениях — весьма уважал. — Если пожелаете, можете взглянуть на каталог моих работ. К сожалению ... Тематика ярмарки не позволила мне выставить наиболее интересные, на мой взгляд, экземпляры.
Теодор вновь жестом пригласил незнакомку. На этот раз взглянуть на картинки в красочном каталоге. Наброски и фотографии. Всем этим Дроссельмейер гордился и был рад, что девушка заинтересовалась его творениями.
— Вы давно гостите у нас? Как вы находите Берлин? — это был откровенно дежурные вопросы, однако заданы они был весьма любезным тоном. Сейчас все кругом носились с тем, чтобы произвести впечатление на гостей столицы, даже таблички поснимали с витрин гаштетов "евреи нежелательны". Все кругом цвели улыбками и сыпали любезностями. Вот и Теодор расцвел, благо причина была уважительная.

Сейчас Теодор испытывал нечто похожее на удовлетворение. Ему было досадно, что ежегодная ярмарка игрушек из-за Олимпиады проходила в столь скученных условиях, да и тематика, мягко скажем, была ему мало интересна. Дети, увлечённые яркими событиями этих дней, конечно в восторге бегали вокруг, таща родителей по рядам, однако даже невооружённым глазом было видно, что отцы и матери желали как можно быстрее вырваться из плена игрушек, и отправиться в гаштет, дабы обсудить со знакомыми спортивные новости. Ощущение праздника, которое сопутствовало каждой такой ярмарке, в этом году была безнадёжно испорчена. Или же герр Дроссельмейер просто старый консерватор, и ему претит, когда нечто новое врывается в установившейся порядок? Похоже на то. Эта нехитрая мысль развеселила Теодора. Он остановил парад атлетов, коснувшись спрятанного под трибуной рычажка, а затем повернулся к барышне, которая по прежнему рассматривала каталог. Она была явно увлечена и это понравилось Дроссельмейеру. Впрочем, какому творцу не понравится пристальное внимание к плодам трудов его? Игрушечных дел мастеру было интересно поговорить о своей работе — желалось эгоистично разглагольствовать о том, что в итоге у многих вызывает скуку и желание деликатно сбежать куда подальше. Тем более жертва вроде как сама была не против послушать.

— Потом? Потом они уходят жить в другие дома. К детям моих друзей и родственников. Правда не всегда они доходят до этих самых детей — эти сборки весьма сложны в эксплуатации, поэтому нередко взрослые просто закрывают их в стеклянных шкафах, и позволяют детям играть ими раз в год. Печальная участь, согласитесь.
Выставка закрывалась, что совсем не обрадовало Дроссельмейера, почуявшего, что можно хотя бы пару часов посвятить себя любимой теме. К тому же было лето. Было лето и запираться в душной лаборатории не хотелось категорически. Поэтому Теодор улыбнулся, когда девушка предложила ему выпить с ней чаю. Он не имел ничего против подобного плана, ибо сегодня вряд ли стал бы работать — часть сотрудников лаборатории, где он ныне трудился взяли отпуск, да и вдохновения особого не было. Поэтому, подхватив мягкую светлую шляпу, кивнув Гансу Хеку, который провожал последних гостей выставки, герр Дроссельмейер ответил:
— Не имею ничего против, фройляйн. Но позвольте сначала представиться — Теодор Дроссельмейер.
Он протянул собеседнице руку, про себя размышляя, какие игрушки были особо любимы у этой гостьи из Британии, которая даже на землях Рейха умудрялась сохранить преданность чайным традициям. Впрочем, сам Дроссельмейер скорее выпил бы кофе, что, тем не менее, не помешало ему согласиться на чашку чая.

— Именно что возмутительно. Взрослые иной раз такие засранцы, не так ли? — невозмутимо поинтересовался герр Дроссельмейер. Он тоже ведь пренадлежал к этой категории, ведь мало того, что он вводил детей в искушение своими творениями, так ещё и не имел ничего против, покуда взрослые их прятали. Эти игры не для не разумных детей. Нет, формально — так и есть, однако взрослым куда проще было объяснить и показать всю красоту механики. Даже женщины, порой, в этом смысле были хуже детей. Тем не менее — не взрослых ждала Волшебная страна, а Фрица и Мари. И сие обстоятельство ранило Теодора куда больше, нежели чем то, что маленькой девочке нет дела до колёсиков и пружин. Возраст никого не выбирает — он приходит сам, не спрашивая. И в случае Теодора он вызывал смешанные чувства. От неприятная до удоволетворения — ведь теперь он мог поручить свое дело чужим рукам.
— Кому интересно, что скажет старый добрый друг? Своих детей они воспитывают сами.
А его обязанность — портить этих детей на все лады.

Они вышли на улицу. Берлин пылал от жары. И в этом была даже своя прелесть, хотя Дроссельмейер плохо переносил зной. Всё вокруг казалось каким-то трепещущим и нереальным, не до конца настоящим — если сказать точнее. Всюду реели флаги, висели плакаты с символами Олимпиады, кругом сновали люди — мужчины, женщины, дети — оживленные и беспечные. Ведя под руку мисс Лидделл Теодор думал над тем, чем занимается. Ведь если ему удастся то над чем он работал уже несколько лет — мир изменится. Это уж точно. Однако вместе с миром могу измениться и улыбки этих людей, их планы на будущее, да и жизнь в целом.
— Я тружусь над разработками полезных устройств, фройлен Лидделл. Людям так нужно уметь облегчать свою жизнь.
Например выжимать сок одним движением руки. Или же убивать людей нажав красную кнопку. Полезные устройства правят миром в этом веке — с этим не поспоришь.
— А чем занимаетесь вы? Кроме того, что путешествуете.
Он поинтересовался этим уже сидя в кафе, в ожидании когда им подадут чай, который заказала Элис. Она все же говорила по немецки, что, впрочем, не мешало Теодору продолжать задавать свои вопросы по английски. Он улыбнулся собеседнице.

— Уроки? В самом деле? — оживился герр Дроссельмейер. Он говорил по-английски, однако на его взгляд перфекциониста — недостаточно хорошо. Всегда ведь можно лучше, не так ли? Тем более, что мисс Лидделл имела очаровательное произношение, не то, что у американцев, тон речи которых вызывал у Теодора головную боль. Он совсем не желал говорить так, как они, понимая, подобный акцент чести ему не сделает. Дроссельмейер не любил англичан, однако фюрер считал, что с некоторыми из них можно иметь дело. Например с сэром Мосли. А так же с такими леди, как Диана и Юнити Митфорд. Последняя и вовсе настолько зачастила в Берлин, что начали поговаривать о том, что ... Впрочем, не важно. Всё это говорило только об одном — если при удачном стечении обстоятельств Англия станет союзницей Германии, то нужно будет шлифовать свой английский.

Потому немец почти сразу же перешёл от пространных размышлений к делу.
— Вы взяли бы к себе ещё одно ученика? Могу сказать о нём, что он клятвенно обещает быть прилежным и старательным.
Теодор даже руку к груди приложил, изображая нечто среднее между сердечной клятвой и подтверждением искренности своих слов. Он улыбнулся собственной нехитрой шутке, и подложил разговор о полезных механизмах.
— А ещё телефон и радио. Как же без них. А теперь ещё появилась новая игрушка  — телевизор. Конечно это механизмы несколько иного рода, нежели чем печатная и швейные машинки, но если вдуматься ... Сколько эти приборы могут принести пользы.
И вреда. Почти все механизмы, так или иначе, служили во благо, но и во зло. Швейные машинки лишили работы тех швей, кто перебивался случайными заработками, но не имел денег на то, чтобы купить себе чудо машинку. По радио и телевизору было проще всего лгать, а по телефону — отдать приказание кого-либо убить. Всё очень просто — пара жестов рукой и перед тобой готовый текст, желанный голос, ровный стежок или новая песня. В этому будущее — в стремительности и быстроте.
— Разумеется, — кивнул Теодор, — А ещё за тем сколько нам смогут дать эти, на первый взгляд, такие сложные механизмы. Я ратую за упрощение без потери продуктивности.
Например, всего одна бомба и нет целого города, а то и маленькой страны. И никаких сложностей.

— Правда? Что ж ... Благодарю. Однако, я считаю, что моей речи недостаточно живости. Я говорю так, словно читаю книгу наизусть.

Действительно — откуда ему знать, как говорят коренные англичане, если он их за всю свою жизнь не так уж много и видел. Исключая редкие поездки в Лондон на лекции, разумеется. Но это было достаточно давно. Оттого разговорная речь живо изгладилась из памяти, уступив место несколько искусственной речи человека, который много времени проводит над книгами. Что он читал последний раз на английском языке? Кажется Шекспира? Да, Шекспира. «Сон в летнюю ночь». Ещё одна история о том, как Волшебная страна способна очаровать человека и превратить того в осла. По счастью сам Теодор легко отделался, но не была ли его извечная тяга к игрушкам тем давним отголоском пребывания в краю волшебства? И может быть из-за этого он ощущает вечную неудовлетворённость своей работой? К примеру, судя по реакции мисс Лидделл ей пришлись по душе его игрушки, а сам он почитал их недостаточно совершенными. Лишёнными магии. Не то, что та, особенная игрушка из его прошлого.

— Тогда вечером в среду и субботу, — кивнул  Дроссельмейер, отпивая глоток из своей чашки. Сам он, подобно многим немцам, предпочитал кофе, и знал, что хороший чай в Берлине найти достаточно трудно, однако то, что было налито в его чашку нельзя было назвать столь уж неприятным на вкус.
— Очень может быть, фройляйн. Но всегда приходится чем-то жертвовать. Между тем все эти люди, если захотят, могут обучиться управлять механизмами и машинами не сходя с рабочих мест.

Эгоистичные мысли конструктора. Откровенно говоря, Теодор не особо интересовался людьми — ровно до того момента, пока не мог получить от них нечто, в чём нуждался. Талант, скорые на работу руки, взгляд не лишённый точности, аналитический склад ума — всё это высоко ценил герр Дроссельмейер. В его штате был даже один мишлинге, которому Теодор выправил документы, пользуясь своими связями и пойдя по стопам герра Геринга ( «Я сам буду решать, кто здесь еврей, а кто нет».) Дроссельмейер сделал это потому, что верный Эрнст был гениальным инженером. Есть незаменимые люди, вопреки всем спекуляциям против этого. А есть те, на чьё место можно легко и просто установить бездушную машину. Так устроен современный мир.

— Вы хорошо познакомились с достопримечательностями Берлина?

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-12 23:42:49)

У него было много знакомств в Берлине. Можно сказать — удивительно много для человека, который почти всё своё время уделяет работе и партии. Теодор отдавал всего себя труду,  даже на вполне невинные для холостяка развлечения — времени практически не оставалось.

Но отчего бы не завести ещё одно знакомство? С пользой для себя. Кроме английского языка, мисс Лидделл готова была слушать нудные рассуждения Дроссельмейера о его изобретениях — редкая особенность для такой юной леди. Ко всему прочему, в голову Теодору пришла весьма вольная идея познакомить Фрица с англичанкой — во-первых, тому не мешало бы подтянуть английский, ибо произношение крестника на вкус Теодора, было безобразным; а во-вторых, учитывая явную склонность фюрера к мисс Митфорд, как знать — быть может связи с Англией лучше завязывать плотнее уже сейчас? В конце концов, он всегда любил играть в игры да игрушки — в живые, не живые и не совсем живые, а юношеские сердца — одна из самых интересных игрушек на свете.

— О, это не страшно, — тут же отозвался Дроссельмейер, запуская руку во внутренний карман пиджака, и доставая на свет Божий блокнот с привязанным к нему веревочкой карандашом. На работе у Теодора вечно таскали канцелярию, что побудило того привязывать каждую ручку и карандаш к отведённому им месту. Каждый раз, когда кто-то из сотрудников пытался уйти прочь, неумолимая верёвочка указывала тому на непозволительную дерзость. Очередной штришок к портрету немецкого занудства.
Подавая мисс Лиддел блокнот, Теодор небрежно заметил:
— Эта Олимпиада путает все карты. Но я, тем не менее, предложу свои услуги гида для вас. Если вы не против, конечно же.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-14 13:15:31)

— Я не настолько занят, чтобы отказывать себе в прогулках, — получив назад свой блокнот, Теодор педантично намотал на карандаш веревочку, и только потом положил тот в карман. Разумеется, теперь он уже не забудет о том, что в среду и субботу его ждут уроки английского языка, которые, кстати, время от времени, можно объединять с прогулками — погода чертовски хороша, так зачем же проводить уроки в тишине комнаты, когда на свежем воздухе куда приятнее. Об этом герр Дроссельмейер и поспешил сообщить мисс Лидделл, дабы развеять её сомнения по поводу того, что у него не найдётся времени на достопримечательности:
— Ко всему прочему, часть уроков мы можем проводить во время прогулок. Лето стоит восхитительное — увы, оно очень кратко.

Он знал, что Англии шли вечные дожди и оттого англичане даже придумали всем видам дождя разные названия, дабы систематизировать в своей голове сей докучливый подарок природы. Сам Теодор дожди любил лишь тогда, когда сидел в своём кабинете. Во всех прочих случаях немец предпочитал среднюю температуру и умеренное солнце. Нынешняя жара его тоже не радовала, однако в дождь уж точно не порадуешь собеседницу достопримечательностями Берлина. Разве что исключительно гастрономического толка, в виде глинтвейна, но подобное, понятное дело, нисколько не расширило бы кругозора гостьи Туманного Альбиона.

— Мы могли бы начать прямо сегодня, если хотите. Здесь неподалёку есть единственный разводной мост в городе — Юнгфернбрюкке. Это не самая любопытная вещь в Берлине, но по пути мы могли бы пройтись по нему.
Как джентльмен он обязан был если не проводить фройляйн Лидделл до дома, то хотя бы составить ей компанию в части пути. Как только чай допьётся, разумеется.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-16 01:04:42)

А между тем герр Дроссельмейер настолько отвык от дамского общества, что даже не задумался над тем обстоятельством, что предлагает фройляйн Лидделл нечто скандальное для юной барышни — планируя прогулки он уже предполагал то, что они могут затянуться до зимы (ибо уроки должны проходить по плану), а где зима — там и Рождество. Или то, что от него осталось. С новой властью пришли и новые правила. Звезду на ёлках надлежало заменить на свастику, любимого Теодором Крампуса и вовсе упразднили, как и изменили весь смысл праздника — теперь надлежало упирать не на рождение Спасителя, а на возрождении нации.

Об этом герр Дроссельмейер знал лучше многих, ибо уже заранее получил указания от фабрики игрушек с которой сотрудничал на предмет выставок, какие следует внести коррективы в игрушки созданные на тему Рождества. В такой, любимый многими, праздник, прогулки по Берлину обещали быть увлекательными по той простой причине, что город превращался в  большую праздничную открытку. Ещё один повод для гордости патриота — Теодор знал, что в Англии Рождество любят не меньше, и надеялся поразить новую знакомую широтой немецкого размаха.

Впрочем, он что-то забежал вперёд. Ведь перед Рождеством были другие праздники и фестивали, на которые немцы были ой как падки. Взять хотя бы тот же Октоберфест, а так же парады и многие другие увеселительные зрелища. В подобной атмосфере куда интереснее узнавать новые английские слова. Фриц и Мари выросли, да и им было не интересно проводить время с крёстным, а вот мисс Лидделл, случайно зайдя на выставку игрушек, невольно воскресила в памяти Теодора времена, когда он брал детей и гулял с ними по городу, рассказывая тем увлекательные истории. Наступающая на пятки старость, увы, такова — тобой иной раз слишком управляет ностальгия.

— О нет-нет. Всю юность я провёл Нижней Саксонии. Получал там образование. Гёттинген прелестный город. Очень советую там побывать. У нас, студентов, была традиция целовать прелестную гусятницу из бронзы, что украшает собой фонтан перед зданием ратуши. Это сулило удачу и даже штрафы нисколько сей традиции не повредили.
Дроссельмейер улыбнулся, а затем продолжил:
— Потом была война. Я за эти годы успел побывать в ... других местах, а затем вернулся в Гёттинген. Перед этим, правда, некоторое время прожил в Гамельне. Там же, в Нижней Саксонии.
Воспоминание о Гамельне подкинуло Теодору воспоминание, которое он тут же поспешил озвучить:
— В этом городе до сих пор живёт легенда о том, как однажды страдая от крысиного нашествия, жители Гамельна согласились на услуги некоего господина, который при помощи искусства своей флейты увёл из города всех серых тварей. Однако, когда жители проявили по отношению к нему чёрную неблагодарность, дудочник увлёк всех детей следом за крысами.
Отчего-то Теодор, узнав об этой легенде впервые, сразу же подумал о Волшебной стране, а сам стал мечтать о том, что когда-нибудь спроектирует подобный удивительный музыкальный инструмент. Но пока, что, увы...

— А вы, фройляйн Лидделл? Вы много где успели побывать?

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-16 01:04:22)

По правде сказать Теодор был не согласен с такой трактовой легенды. По его мнению жители Гамельна получили то, что заслуживали — нельзя относиться к людям наделённым знаниями столь беспечно. За это можно поплатиться не только спокойствием, но и чем-то куда более важным. Если не сдерживать людей страхом они будут вести себя хуже животных. Страх — лежит в основе любого порядка. Не удивительно, что новые власти сочли за благо обратиться к страху в первую очередь, когда поняли, что теперь на их плечах лежит управление целым государством. Теодор не мог не одобрить такой подход. Тем не менее на слова мисс Лидделл он улыбнулся весьма доброжелательно — когда как не в таком юном возрасте верить в чудесные спасения и счастливые финалы?

— У вас ещё всё впереди, мисс Лидделл, — озвучил немец часть своей мысли о молодости. Действительно — мисс Лидделл вполне могла получить удовольствие от путешествий в другие города, быть может даже когда-нибудь пожелает пересечь океан. Почему бы и нет? Это ему было ничего не интересно, кроме работы — другие же умели брать всё от жизни. — Однако начало положено весьма неплохое.

Он не относился к тем людям, которые носились со своими воспоминаниями о войне, пестуя их как нечто доблестное или же наоборот ужасное. То были тяжёлые времена, но их стоило прожить, чтобы научиться ценить своё существование. Теодору было жаль потраченного времени — он мог бы за это время сделать и добиться большего, чем сделал и добился теперь, однако прошедшего не воротишь. Герр Дроссельмейер помолчал, допил свой чай и только после этого ответил:
— На войне нет ничего хорошего. Это всегда смерть и грязь, на какой бы ты стороне не был. И страх, разумеется тоже. Но куда как более страшно возвращаться к мирной жизни — когда я вернулся к привычному, то самым тяжёлым для меня было стать тем, кем я был раньше. Мне всё казалось, что у меня не получится.
На самом деле скорее всего и не получилось. За время проведённое на фронте Теодор стал циничнее и злее. Он несомненно стал куда более алчным человеком и избавился от последних иллюзий. Вернувшись, единственное в чём он находил успокоение так это в учёбе и работе. А так же в навязчивой идее усовершенствования мира, которая так удачно привела его в НСДАП.
— Так что же — желаете узреть Юнгфернбрюкке?

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-09-16 01:37:01)