Рождество традиционно входило в число любимых праздников что у Германии, что у Мари. В детстве Мари ждала подарков от Святого Николаса, позже — праздновала рождение Иисуса, а сейчас ей просто нравилось, как загорался огнями Берлин в предвкушении чуда. Они с Фридрихом любили гулять в это время только вдвоём, строить планы на будущее — Мари обещала уйти в отставку, едва станет его женой, Фридрих обещал, что на её место найдётся другая, и она будет защищать Германию от внутреннего врага не хуже. Фридрих говорил, место Мари — рядом с ним, она была рождена, чтобы вдохновлять его к бою, а всё остальное он сделал бы сам, и хотя бы под Рождество она готова была с ним согласиться.
Рождество — всё же семейный праздник.
— Нам точно обязательно ехать? — Мари, упрятанная в глухое платье из тёмно-серого шёлка под цвет глаз, капризничала вплоть до самых дверей: ныла, что правая туфля жмёт, агаты в серьгах слишком чёрные, и, кажется, она неровно нарисовала стрелку на левом глазу. Фридрих уверял, что стрелка безупречна, агаты она выбирала сама, так что с этим ей лучше смириться, а правая туфля разносится уже к третьему танцу, и, если она не замолчит, он сунет её в багажник и вытащит только к следующему Рождеству, хотя и будет скучать.
На празднике Мари смотрелась мрачно, но, когда думала, что на неё смотрят, улыбалась, после первого бокала и второго танца даже искренне: в зале было мало коллег и много начальства Фридриха, и потихоньку, когда Мари уже стала само обаяние, Фридрих знакомил её с каждым.
— Штурмбаннфюрер Дункерн, позвольте представить, Мари Штальбаум, моя невеста.
Штурмбаннфюрер с его холодными глазами не понравился Мари сразу, но она, тем не менее, протянула руку и ему, и его собеседнику, улыбаясь очаровательно и кротко.
— Это большая честь для меня, — заверила она Дункерна перед тем, как перевести взгляд на его приятеля и, вложив пальцы в его ладонь, содрогнулась всем телом.
Голос она узнала сразу же, хотя прошло уже два года. За эти два года она больше ни разу не сунула носа в бумаги Фридриха, стараясь знать как можно меньше, хотя иногда природное любопытство так и молило забыть полученный урок.
Не без труда Мари удалось вернуть улыбку на место. Фридрих кинул на неё короткий встревоженный взгляд и продолжил обольщать штурмбаннфюрера уже без неё: спросить бы всегда успелось. Мари стояла молча, стискивая бокал так, как могла бы стискивать пистолет.
Два года назад она так и не застрелилась: дождалась первого, кто войдёт в комнату, чтобы выйти следом за своим дознавателем, догнать его и убить, но курок тогда щёлкнул впустую. Потеряв доверие к чужому оружию, Мари обзавелась своим, и даже сейчас в сумочке у бедра лежал пистолет, пусть рассчитанный на всего один патрон, но этот патрон точно был боевым.
Едва коснувшись чёрного бархата, Мари вновь вернула пальцы на локоть Фридриха. В этом разговоре она, как и её дознаватель, были совершенно лишними.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-02 19:45:13)

Две минуты спустя стало ясно, что ни для Мари, ни для Генриха (или Гантера? Мари была уверена, что запомнит, но...) нет места в диалоге Фридриха и его нового, но пока не очень в этом уверенного покровителя.
— Я надеюсь, вы танцуете, — предупредила Мари, снимая пальцы с локтя жениха, чтобы увести Гарольда к центру зала.
Находиться с ним близко и тет-а-тет не хотелось, но ей нужно было перекинуться с ним парой слов — и освободить Фридриха от своего присутствия.
Фридрих посмотрел на неё не без удивления — обычно Мари молча улыбалась рядом, — но только махнул рукой:
— Развлекайся.
Имя Гарольда (Генриха? Точно что-то на "Г") в голове не задерживалось никак, как бы Мари ни старалась, и для себя она просто окрестила его "ублюдочным фокусником". Это подходило ему больше, чем любое другое имя, даже на "Г".
— У меня есть к вам пара вопросов, — холодно сообщила Мари, привычно отступая, чтобы после шагнуть вперёд. Там, за её спиной штурмбаннфюрер ехидно поинтересовался у Фридриха:
— Вас не смущает, что ваша невеста танцует с другим?
— Меня бы смущало, если бы она с ним жила, — усмехнулся Фридрих в ответ, — ведь тогда с её стороны было бы глупо приходить сюда со мной.
А так — пусть танцует. В конце концов, она делала это с его разрешения и делала это красиво. Танцы давались Мари лучше, чем пение у плиты, хотя Фридрих в ней любил даже это.
— Я хочу знать, как вы это делаете, — Мари, державшая спину безукоризненно ровно, сделала ещё шаг вперёд. — Как вы забираетесь людям в голову?

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-07 21:51:50)

Большую часть своего времени Мари была прагматична донельзя, исключение составляли только редко выпадавшие на полную луну старые сны — те, в которых правили бал крысы. Инстинкты подсказывали Мари, что у того, что делал с людьми этот ублюдочный фокусник, было какое-то очень простое объяснение. Мари прочла о гипнозе достаточно, чтобы быть уверенной, что с ней работали как-то иначе, но как?
— Вы уходите от ответа, — укорила его Мари.
Он, конечно, не был обязан отвечать, но непонимание не давало Мари покоя. Её не беспокоила его личность, не беспокоило то, что он делал и по чьему приказу — у них у всех была своя малоприятная работа, и она даже не злилась, поскольку в самом деле всё понимала, — Мари волновала только схема.
Самой себе Мари могла признаться: она хотела бы также. Умение влезать людям в голову — а это было именно оно, что бы ни утверждал этот ублюдочный фокусник, — это аргумент более весомый, чем даже пистолет, хотя и не окончательный. В отличие от того же пистолета, и Мари успокаивало уже одно осознание того, что этот пистолет у неё был.
Хотя, возможно, её успокаивало не только это, но и сам танец. К новой фразе ушла напряжённость из плеч, стало мягче положение ладони в чужой руке, вкралась расслабленность в улыбку. В последний раз Мари так хорошо чувствовала себя давно. Очень давно, пожалуй.
— И вы опять это делаете, — констатировала Мари, глядя на ублюдочного фокусника с как будто бы сонным прищуром. Если бы не необходимость танцевать, она бы уже пристроилась ему под руку, как если бы они уселись под пледом на берегу Шпрее, чтобы полюбоваться восходившим над Берлином солнцем.
С этим ощущением тяжело было бороться. Даже под взглядом Фридриха.
— Я чувствую себя как после расстрела оберштурмфюрера, — Мари едва заметно вздохнула, запрокинула голову: Господи, пошли ей терпения и сил. — Тогда тоже было... хорошо.
Рауш оказался предателем, которого после произошедшего нельзя было даже использовать для двойной игры. Его казнили весьма показательно, а Мари... Мари чувствовала только удовлетворение от хорошо проделанной работы.
Крысе — смерть.
— Вы можете внушить что угодно, верно? — в тот раз ей было чудовищно больно, а в этот раз хотелось урчать подобно большой кошке. — Могли бы править миром — или тянуть шампанское с красавицами где-нибудь в Ницце. Почему именно гестапо?

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-08 00:18:27)

С этим сложно было поспорить, но Мари всё же попыталась.
— Танцевать, — мягко повторила Мари последнее слово фокусника и коротко взглянула тому в глаза.
Может быть, зря — глаза у него были красивые, но совершенно невыразительные. Таким не положено запоминаться, пока не заглянут в душу, но, если заглянут, уже не забудутся. Мари редко встречались такие глаза, но таких как этот фокусник она не встречала вообще.
Поэтому его общество не было Мари неприятно. Ей было... интересно, волнительно, отчасти страшно — танцевать с фокусником было словно засунуть руку в клетку со змеёй и гадать, в какой момент та укусит. Главное — убраться до этого момента.
— Мои желания настолько предсказуемы? — Мари расстроилась лишь отчасти притворно. Она могла понять всё: и его скуку, и нежелание учить кого-то даже для того, чтобы эту скуку развеять. В своей уязвимости Мари была в более выигрышном положении, если оценивать долгосрочную перспективу, но... если так подумать, обладай Мари талантами фокусника, она могла бы найти им лучшее применение. Лучше, чем Ницца и власть над уже существующим миром — она бы перекроила этот мир полностью, или хотя бы попыталась.
— Я не хочу держаться от вас подальше, — наконец, вздохнула Мари, едва прогибаясь назад. — Вы мне интересны.
Он мог бы зачаровать её, заставить убить Фридриха, убить себя, убить Гитлера. Риск стоил того, чтобы узнать о нём больше.
— Расскажите мне о себе.

— Любопытный подбор слов, — Мари, коротко усмехнувшись, задумалась. Ненадолго:
— Вы либо в свои годы неоправданно хорошо изучили человечество, либо вовсе себя к числу людей не причисляете.
И фокусник не просто не причислял себя к числу людей — ставил себя выше них. Мари, привыкшая обращать внимание на любые оговорки, это не только и не столько считывала, сколько чувствовала. Этому тоже пришлось выучиться ещё в детстве.
— Я знаю больше, чем другие, — поправила Мари фокусника, вновь отступая. "Это не значит "достаточно" осталось на пару шагов позади, но Мари всегда готова была к нему вернуться. Даже если этим рассмешит его вновь — с ней в жизни случались вещи и хуже его смеха, в том числе по его вине. Мари всё равно передёрнула плечами, но улыбнулась почти сразу же:
— Ганновер, Гамельн или Хильдесхайм?
Его имя тоже начиналось как-то на "Г", хотя Мари уже почти забыла даже это это. Она бы в любом случае не поехала: у них с Фридрихом было не так много времени, и свои отпуска они предпочитали проводить за границей. В январе хотели поехать в Швейцарию — Фридрих обещал научить Мари кататься, хотя (она готова была поспорить), он скорее выдал бы ей лыжи на вершине и пообещал дождаться внизу.
На всякий случай Мари всё же запомнила — Нижняя Саксония, один из старинных городов.
— Вы выросли там?

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-16 15:04:31)

В первый раз за танец Мари споткнулась, сбилась с ритма, отвела взгляд первой. Сглотнула, усилием воли заставила себя выпрямить спину снова.
Это было... странно. Странно и страшно, точно как в детстве, в далёком, забытом сне из детства, где в замочную скважину можно было подглядеть за целой вселенной.
Слишком много всего для одной Мари, и Мари, сцепив зубы, сделала несколько глубоких вдохов в такт шагам. Дрожь, проступавшую изнутри, всё же удалось подавить.
— Я постараюсь поднять подшивку газет за последние три десятилетия, — потерянно и запоздало пообещала Мари, проходя под рукой фокусника.
Вряд ли его таланты увидели свет до его хоть сколько-нибудь сознательного возраста, а выглядел он лишь немногим старше тридцати, хотя лицо, конечно же, не вязалось со взглядом. В нём вообще ничто не вязалось со взглядом — ни манеры, ни улыбка, — может быть, разве только голос, глубокий и как будто бы слишком низкий для него.
Голос Фридриха, хоть и был куда грубее, нравился Мари больше.
— Да, — не без труда улыбнулась в ответ Мари, теперь уже ведомая полностью, словно без помощи не способна была вспомнить шаги. — Я не выношу предателей, и мне приятно знать, что благодаря мне они умирают.
Она делала Германию чище и безопаснее. Они все делали, но даже сейчас, не прислушиваясь и не приглядываясь ни к кому вокруг, Мари чуяла в комнате крысу. Это возвращало ей душевное равновесие, пусть медленно и не сразу.
Этим можно было бы заняться и позже.
— После нашей встречи я начала задумываться: а что бы я сделала, если бы крысой оказался мой брат — или мой жених? И... я ведь могу говорить с вами откровенно? Я боюсь не справиться. У меня слишком мало людей, которые меня любят.
И Мари боялась, что любовь к себе могла бы победить в ней любовь к Отечеству. Очень боялась, хотя, наверное, зря.