Разумеется, нацисты сделали это назло — начали бомбежку в том сезоне, когда ночи становились с каждым днем все длиннее. Да и дневное небо, в котором еще не рассеялся дым, можно ли британцам сейчас считать его безопасным?.. Вовсе нет. И все же, выйти на улицу было приятно. В палатах свет был выключен для сна пациентов, в коридорах — приглушен, чтобы не привлекать бомб, а в подвалах, где временно были устроены операционные, горел только яркий, искусственный. Венди была рада, что ночных операций было немного и она ни на одной из них не ассистировала. Глаза немного отдохнули, и она прищурилась, покинув больницу.

У входа толпились люди. Искали родных, а те, кто мог ходить, принес свои травмы с прошлой ночи. Компании из двух или трех несли тех, кто ходить не мог. Родители несли детей. Подъезжали машины. Гул еще долго не стихал у Венди за спиной, хотя уходила она торопливо. Собранная, опрятная и даже немного нарядная, как всегда, несмотря на то, что мечтала только о подушке. Бодрила ее тревога — за маму и Элис. Потому Венди торопилась сперва домой, убедиться, что все хорошо.

К счастью, дом стоял, и даже соседние были в порядке, но многие соседи облегченно находили друг друга и жали руки — видимо, отсиживались в разных бомбоубежищах, и не были уверены, увидятся ли вновь. А многие еще и спешили на работу, проявляя то, что газеты уже назвали the Blitz spirit. У Венди после ночной смены этого настроения почти совсем не было.
— Мама, Элис?.. — позвала она с порога, зайдя в квартиру и оставив сумочку и шляпку в коридоре под зеркалом.

— Больница цела, — первым делом улыбнулась Венди, зная, что это помимо ее собственного выживания самое главное. Остальное по сравнению с этим как-то меркло. И долгие часы, и недостаток рабочих рук и медикаментов, и собственная усталость.
На кухне Венди первым делом снова сполоснула руки, больше по привычке, и обняла Элис, которая свернулась таким удобным клубочком на стуле. Ощутив такое непритязательное, дружеское тепло, она еще больше захотела, вздремнуть, потому поспешно выпрямилась.

— Спасибо тебе большое, — она благодарила не столько за чай и завтрак, то есть ужин, сколько за заботу о миссис Дарлинг, и просто за то, что Элис есть, и согласилась на ее приглашение пожить. Вместе веселее и безопаснее. Люди и так не должны быть сами по себе, и уж тем более не под бомбами. Не чувствуя отчетливого голода, Венди сама напоминала себе поесть, потому что ее сэндвич был очень давно, и только сэндвич.
— Но я не смогу лечь прямо сразу. Вчера вечером к нам привезли мистера Дроссельмейера.

Она остановилась прожевать, и дать Элис принять эту информацию, но разводить лишнего драматизма не стала. У Венди не было на это сил. Потому просто продолжила:
— Он жив, но его немного задело бомбежкой. Сотрясение и ожоги на руке. Можно сказать, счастливо отделался, и даже руку ему спасут по предварительным прогнозам. Но суть не в этом. Я поговорила с ним, и он просил меня зайти к нему на квартиру и в мастерскую. Беспокоится о своей соседке, и об одной своей тетради. Это Мильтон-плейс и Джордж-роуд, не очень далеко. Так что я сначала туда, потом снова в больницу...
Поймав взгляд Элис, Венди устало улыбнулась и тут же добавила:
— И тогда приду и лягу, обещаю.

Даже не заметив, как съела все, что было на тарелке, Венди ощутила только, что вот теперь — спать. Очень правильно Элис не пустила ее переодеться или даже посмотреться в зеркало. Вид кровати — уютный, и собственного лица — уставшего, заставил бы Венди, быть может, хоть на часик нарушить данное мистеру Дроссельмейеру слово и попроситься подремать. Но она вспомнила, что Элис тоже провела ночь в бомбоубежище, и никому из собравшихся в этой квартире дам нельзя доверять такое дело, как разбудить друг друга.

Венди долго молчала. Заставляла себя улыбаться соседям, и просто людям, которые назло нацистскому небу приветствовали друг друга тепло и весело. Каждый, кто пережил очередную ночь, немножечко победил врага. Каждый поход за молоком или газетой был немного триумфальным парадом. Мисс Лидделл и мисс Дарлинг, шедшие под руку, тоже были парадом, и Венди не позволила себе портить впечатление.

— Я думаю не о нем, а о себе, — усмехнулась она наконец, — Что я совсем не гожусь для этой деятельности. Я не знаю. Мне не в чем его подозревать. Как медсестра я могу тебе сказать, что мне кажется, что у него не вполне в порядке нервы, но это в его положении можно понять, кем бы он ни был в итоге. Все выглядит так, будто он просто очень одинок, и думает вообще... Не о том. Не о большой политической идее, понимаешь?..
Она немного растерянно помолчала.
— Он ученый. Немного своеобразный человек, игрушки делает и носит в кармане. Занимается телефонами и снами. Представляешь? Хочет изучать сны и что-то такое изобрести, чтобы улучшить качество сна. У него большие научные идеи. Не знаю, — повторила Венди, поведя плечами, затем вспомнила и поделилась с улыбкой, — Он настолько смутился, пытаясь пригласить меня на Рождество, что мне пришлось это сделать самой. Пригласить его. Но до Рождества еще так далеко...
Сентябрь был бесконечным. Потому что не было ни минуты покоя. Ночи были беспокойными для всех, дни — тоже для всех, кто узнавал о смертях друзей и родных, и для Венди, которая пыталась вылечить всех в переполненной больнице.
— Мы обещали друг другу вернуться к этой теме, если доживем. Кажется, теперь сюда... О нет, — они хотели повернуть на углу, но на той улице вдалеке суетилась толпа — в мостовой зияла дыра, а в ней торчал полусгоревший автобус. Венди потянула подругу дальше, — Повернем там, дальше.

Венди покачала головой.
— Подробно не успел. Он... — она запнулась, подбирая слова, и решила начать с другой стороны, — Ты помнишь, я тебе рассказывала, что почему-то хорошо помню один свой детский сон? Меня тогда, кажется, лихорадило, и при лихорадке бывают очень странные, длинные и путаные сны. В моем сне был такой... Не очень вежливый мальчик, у него оторвалась тень, была еще фея, и пыльца, и волшебная страна, где дети никогда не взрослели. Ну, обычная сказочная чепуха.

И снова Венди смущалась вспоминать эту чепуху в серьезном ключе. Ну что толку в современном мире в феях и тикающих крокодилах? Только хнычущих в бомбоубежище детей развлекать. Нет, это точно важное занятие, безусловно, но для этого детские книжки со сказками, песенками, и прочими считалочками.

— Так вот Дроссельмейер очень заинтересовался этим сном. Говорит, что начать хочет с исследования таких подробных и больших снов, потому что, кажется, у него есть теория, что когда детям... Ну или взрослым снится какая-то такая страна, то она у всех очень похожа, и можно ее изучить, измерить, описать... Разработать какой-то метод, с помощью которого потом делать эти сны осознанными. Извини, я путано объясняю, но я даже не знала, что какая-то область науки чем-то таким занимается. Кажется, нам сюда?.. Да, вот, Мильтон-плейс...

Табличка с названием улицы уцелела. Оставалось понять, в какую сторону идет нумерация домов, и найти нужный.

Дом номер девять был скорее цел, чем нет, но бомба попала в соседний. На улице работала команда добровольцев, разгребавшая завал. Мимо груд строительного мусора кое-кто из людей сновал по своим делам, а кто-то просто стоял. Не совсем зеваки, а люди, только подтягивавшиеся из ближайшего бомбоубежища, и пытавшиеся теперь понять, осталось ли от их прежней жизни хоть что-нибудь.

Одна бравая, немолодая женщина увлеченно искала свои пожитки в развалинах. Венди надеялась, что может, это и есть миссис Грегсон. Бодрая, неустрашимая, деловитая перед лицом нацистским бомб. Настоящая британка в выцветшем халате. Очевидно, в нем и выбегала из дома ночью.

— Прошу прощения, — вежливо обратилась Венди, — Доброе утро. Я ищу миссис Грегсон из дома номер девять?..
Женщина на груде развалин обернулась.
— Доброе утро, милочка. Увы. Очень жаль, но Милдред погибла ночью. Мы уже бежали в бомбоубежище, она вдруг захотела вернуться, говорила, там кому-то еще нужна помощь... Она, знаете, была очень сердобольная, всегда обо всех думала больше, чем о себе. Ее уже увезли. Вы ее родственница?
— Нет... Нет, мэм. Благодарю. Вам нужна помощь?.. Я так понимаю, ваше жилище... Если вам некуда пойти... — Венди готова была весь Лондон пригласить в свою квартиру. Был бы от этого толк.
— Нет, дорогуша, спасибо. Я посмотрю, что из вещей уцелело, а потом попробую узнать, цел ли дом моей племянницы, она у меня в Ислингтоне.
— Удачи вам, мэм.

Венди улыбнулась, но при этом продолжала хмуриться. Похоже, эта дама по-соседски дружила с миссис Грегсон. Наверняка это были такие типичные британские кумушки, которые по очереди ходили друг к другу на чай. А одна из них теперь так стоически переносит потерю. Или же шок догонит ее позже.  Лучше об этом не думать.

Они зашли в парадное, поднялись по лестнице. Дом был цел, и почти все квартиры не заперты. Соседи проведывали друг друга и предлагали помощь с повреждениями. Квартира Дроссельмейера тоже оставалась лишь с вежливо прикрытой дверью, хотя ключ под ковриком и доской нашелся. Венди намеревалась запереть квартиру, когда они с Элис закончат в ней.

Венди не умела быть шпионкой, не знала, что искать и потому чувствовала себя просто в гостях. Как не решалась она до конца подозревать Дроссельмейера при личных встречах, так и теперь ей не пришло в голову предположить, что, может, где-то в шкафу припрятан выглаженный и педантично, уголочек к уголочку сложенный нацистский флаг, или под подушкой любовно хранится какой-нибудь значок НСДАП. Шпионы не так глупы в настоящей жизни, такое может произойти только в комедии, снятой американцами.

Здесь тоже ее преследовало желание как-то помочь. В квартире царил порядок, но все ж таки только недавно дом сотряс взрыв, некоторые вещи явно сдвинулись со своих мест. Хотелось сделать уборку, сколь угодно легкую, может, принести какой-то еды, но это было у Венди уже инстинктом, и она одернула себя. Мистер Дроссельмейер об этом ее не просил, и ему все равно предстоит провести в больнице еще некоторое время. А если после ему понадобится помощь, что же... Он очень одинок, а у нее не найдется аргументов против. Придет и поможет.

— Рука? Правая, — отозвалась Венди не задумываясь, — Тетрадь должна быть здесь...
Она потянула ящик письменного стола, на который ей указал сам мистер Дроссельмейер. Тетрадь была на месте и цела. Рядом баночка. На баночке аккуратная, педантичная наклейка, на ней аккуратная, педантичная надпись: "Feenstaub". Мазнув по ней взглядом, Венди деликатно не стала брать баночку в руки. Наверное, что-то техническое. Взяла только тетрадь.

— Нашла. Ты видишь где-нибудь сигареты?.. — поинтересовалась она у Элис, — Или портсигар?..
Оглядывалась Венди все еще немного скованно. В квартире не очень давно знакомого человека, особенно джентльмена, чувствовала себя несколько... Щепетильно. Одновременно вроде бы хотела помочь родине, если той следовало помочь с одним отдельно взятым Дроссельмейером, и в то же время помнила его слова о доверии, и не хотела копаться в чужом белье ни буквально, ни фигурально. Возможно, она слишком его жалела, и теперь боялась что-то найти. Но останавливать Элис в ее работе не собиралась.

Венди терпеливо ждала, пока Элис осмотрится. Чувствовала себя при этом странно. Вроде бы подвела чужое доверие, а вроде и не очень. Да и доверие это вроде бы требовалось ради важных и патриотических целей. Но вот они осмотрели квартиру, и Дроссельмейер еще немного больше стал напоминать обыкновенного немца. Оказавшегося один на один со страной, сыном которой не захотел себя более считать и, как это бывает у сыновей, сбежал из дома. А с другой стороны... Насколько глубоко в себе надо прятать фальшивые убеждения, чтобы убедить такую неопытную и сердобольную, как Венди или хоть миссис Грегсон?.. Может, и не очень глубоко.
Она не знала, что думать.

Но тут как раз Элис закончила. В квартире даже толком нечего было прибрать, да и Венди не хотела делать вид, что она тут хозяйничала без приглашения. Пришли, взяли тетрадь, ушли. А помимо тетради еще сигареты, которые она положила в сумочку, и пальто — оно так и висело у двери.

— Мастерскую только проверить, цела ли она вообще, — поделилась она, когда вместе с Элис спускалась по лестнице.
До Джордж-роуд было совсем недалеко, достаточно было дойти до угла. Сюда, похоже, никаких бомб не падало, и если не оглядываться назад, на Мильтон-плейс, жизнь выглядела почти нормальной. К дамам вышел старик, который не поинтересовался, как они поживают — можно сказать, что хам по британским стандартам. Показал, где именно снимает помещение "этот немец". То ли он считал, что двух опрятных мисс не в чем подозревать, то ли ему было все равно, кто ходит по помещениям его клиентов.

Венди не знала, как должна была выглядеть мастерская ученого, и ей на первый взгляд показалось, что не помешало бы кое-что разложить в более аккуратные стопочки, но в целом, было видно, что комната не пережила ни взрыва, ни пожара, ни потопа — ничего, что могло быть вызвано попаданием бомбы прямиком или неподалеку.

— М? О, нет, — Венди, снова топтавшаяся скорее в некотором стеснении, хоть и оглядывалась с неподдельным любопытством, повернулась к Элис, — Нет, ни о каких экспериментах речи не шло. Он знает, как это может выглядеть и быть воспринято, так что пока никакой практики. Просил только рассказать ему тот мой сон как можно детальнее. И обещал соблюсти все приличия. Угостить печеньем.

Помолчав, она задумчиво добавила:
— И про оторванную у мальчика тень, и про тикающего крокодила... Вроде бы такие ребяческие глупости, но он заинтересовался. Что же, от меня не убудет, если расскажу.
Еще немного оглядевшись, тоже подойдя к шкафам, Венди вдруг вспомнила.

— Он говорил... Мистер Дроссельмейер рассказывал, что у него уже были какие-то... Пациенты, как он их назвал. На которых... Испробовал свой метод. Осознанных снов. Но я не расспрашивала подробно. Кажется, он уверял, что таким людям снится одно и то же место, и что мне... Мой Неверленд тоже был этим самым местом.

Договорив, Венди вздохнула, еще раз огляделась. Следов повреждений, кажется, не было. Трудно было сказать, пропало что-то или нет. Дверь и окна не казались взломанными, да и хозяин бы, наверное, это упомянул...
— Да, пожалуй, пойдем. Ты хочешь дойти со мной и до больницы, отнести все это?..