Лондон в сентябре 1940 года представлял из себя душераздирающее зрелище: медленно умирающий в обломках и завалах город, живущий в страхе очередного авианалета, изможденные люди, серое, не предвещающее ничего хорошего небо, слякоть и туман. А еще ветер, завывания которого легко можно перепутать за стон человека, заживо погребенного собственным домом.

В Лондоне Фриц полюбил гулять. Не потому, что ему доставляло удовольствие зрелище чужого горя и разрушенной жизнь, и даже не из гордости за отличную работу немецкой авиации. Штальбауму нравилась смотреть за тем, как разрозненные, давно замкнувшиеся в своем маленьком мирке люди, посмевшие называть себя народом, столкнувшись с чудовищной, ни с чем не соизмеримой угрозой, превращаются в нацию. Офицеру нравилось быть частью этого, видеть себя винтиком в машине, которая переплавит европейские народы в нечто новое, сильное, достойное если не стать на один уровень с арийской расой (это вряд ли возможно), то хотя бы жить в мире, который построит Германский Рейх и фюрер.
А еще Штальбауму нравилась лондонская архитектура. Лондон и Берлин оказалась очень похожими и, вместе с этим, совершенно разными, - строгий и суровый геометрической порядок немецкой столицы, яркое воплощение принципа оrdnung und arbeiten, в Лондоне растерял всю свою мрачность, заменив ее кичливой помпезностью и показательной царственностью. Берлин прочно стоял на земле, чуть ли не врастая в нее, расставив пошире свои фундаменты и мостовые, а Лондон стремился достать до небес своими шпилями и башнями.
Единственное, что было откровенной дрьянью в английской столица, так это погода. Мрачно, стыло, слякотно. Возможны осадки из дождя и бомб.

После очередного авиаудара город был похож на муравейник. В каком бы аду не жили люди, они все равно стремились его обустроить и привести хаос хоть какой-то видимости порядка. Люди разбирали завалы, даже Фриц, в смысле Фридрих Вольф, помог пожилой паре, на одной из узких улочек, а потом и их соседям. Хорошим парнем оказался этот Вольф, отзывчивым. Штальбаум как будто со стороны наблюдал за собой: у него был четкий приказ жить обычной жизнью, ничем не выдавать свое присутствие, приглядывать за Дроссельмейером, но к ученому не лезть и не мешать. Вот он и жил, так же, как и все в Лондоне. И жил бы дальше, если бы крестный не облажался.
Работа руками отвлекала от мыслей, не самых светлых и близких к идеалам гуманизма. Прогулка по городу тоже. Проходя по довольно высокому виадуку, Фриц краем глаза обратил внимание на стоящего на парапете моста мужчину, напротив, на дороге, - женщина. Унтерштурмфюрер так бы и прошел мимо, если бы женский голос не заставил и его остановиться и присмотреться к происходящему. Мужчина на парапете моста повернулся к девушке, как-то заторможено, сковано, словно кукла на шарнирах. Внимательного шага Штальбауму хватило, чтобы оценить ситуацию и сделать выводы. Шагнул в сторону сержанта, а потом приблизился еще. Фриц был уже достаточно близко, чтобы схватить самоубийцу за ворот кителя, страхуя тем самым от падения, но в этот момент англичанин, видимо поняв маневр немца и безмолвное предложение девушки, выставил перед собой руку, еще раз опасливо качнувшись, и срывающимся голосом крикнул:
- Не подходите! Я прыгну!

Штальбаум замер на расстоянии вытянутой руки от мужчины на мосту:
- Ладно-ладно, приятель, стою. Не заводись, - немец говорил на английском чисто, бегло, но с легким немецким акцентом, довольно жестко и слегка проглатывая окончания, как это часто бывало у выходцев из Берлина. - Давай ты спустишься, и мы поговорим, как взрослые люди.

Офицеров СС не учат вести переговоры, для этого были совсем другие службы. С точки зрения идеологии НСДАП и Рейха, самым правильным сейчас было бы пустить самоубийце пулю в лоб и похоронить в навозной куче, как слабого и недостойного своей крови. Но Штальбаум сейчас был не в Германии, а в демократичной и размыгшей за годы паразитирования на своих колониях Британии, где такой подход мог бы выглядеть... неуместным и даже чуть-чуть эксцентричным. Так что Штальбаум вынужден был говорить.

Британцы! С виду позапрошлогодние сухари, а на деле мягкие, как подтаявшее мороженное... Любой немец, а уж тем более солдат, вздумавший вытворять такое, был бы осужден и отвергнут собственной семьей за трусость и малодушие! А тут только послушайте, как она его успокаивает, уговаривает. И этих слабаков они буквально засыпают бомбами вторую неделю! Свыше тысячи тонн бомб и все ради чего? Чтобы устрашить и деморализовать этих хлюпающих носом любителей чая?!
Идеология Германского Рейха осуждала самоубийц. Порицала она также внутреннюю расхлябанность и инфантилизм, которые приводят человека на край гибели в самом позорном ее проявлении. А уж тем более дико представить, чтобы немецкий солдат мог позволить себе даже задуматься над идеей покончить с собой в момент, когда его Отчизна нуждалась в его защите. Это было низко, не достойно мужчины. И Штальбаум смотрел на спину англичанина с плохо скрываемым презрением. Так трезвые часто смотрят на своих выпивших товарищей.

Пока англичанка что-то успокаивающе бормотала своем рехнувшемуся соотечественнику, Фриц сделал еще одно скользящее, едва заметное движение вперед. И, прочно вцепившись в ремень сержанта, одним сильным рывком стащил его вниз на дорогу. Второй, свободной рукой, блондин в это же время старался подстраховать и придержать девушку, страхуя ее от падения.

Шанс выжить на войне у непонятливых и заторможенных очень невысокий. Притом не доехав даже до театра военных действий, в учебке. Так случилось, что Фрицу еще ни разу не довелось побывать на поле боя. Может быть, именно в этом крылся корень его презрительного отношения к сержанту. Но что младший Штальбаум не был ни тормозом, ни тугодумом - однозначно. Поэтому на едва слышимое "скорую" (как же сложно неносителю языка различать и улавливать одни только движения губ), офицер отреагировал почти мгновенно. И как сам не догадался? Наверное, так же, как не пришло ему в голову успокаивать британского военного. Мужчина, в понимании блондина, должен был встать, оправиться, пробормотать что-то извиняющееся, и бравым шагом, насвистывая баварские мотивы, удалиться если не в закат, то как минимум в часть. Но после подсказки, Штальбаум быстрым шагом пересек тот самый квартал и набрал экстренный номер.

- Едут, - спокойно отрапортовал он девушке, занятой так и не пришедшим в себя сержантом. Он хватал воздух ртом, словно рыба, продолжая неловко сидеть на земле. Фриц почти готов был одним рывком, грубо, за грудки, поднять его, встряхнуть, привести в себя. Но не стал. - Сказали, придется подождать.

Казалось бы, на этом finita la commedia. Англичанину ничего не угрожало, мосту тоже, да и вряд ли этот винни-пух мог причинить серьезный вред сердобольной девушки. Можно было возвращаться и к своим мыслям, и к своем делам. Но почему-то Фриц остался.
И девушка, кстати, смутно казалась знакомой немцу. Если задуматься, то ее можно было легко представить в спортивном костюме или трико гимнастки.

- Вы меня, должно быть, перепутали с другим вашим знакомым из Германии, - тонко и очень вежливо улыбнулся Штальбаум, еще внимательно вглядываясь в лицо девушки. Немецкий акцент стал еще более заметным. - Меня зовут Фридрих Вольф. Но, тем не менее, счастлив был помочь.

Получающийся расклад офицеру СС не нравился ни в каком виде. Что ж это за прикрытие-то такое, если при случайной встрече оно рушится, как карточный домик. Фриц подозревал, что настоящий Фридрих Вольф, коммерсант из Вены, все скорее всего еще жив, возможно, даже здоров, но это не точно. Все-таки Бухенвальд, Маутхайзен или Дахау были никак не оздоровительными лагерями... Но это же надо быть настоящим везунчиком, чтобы в миллионном Лондоне встретить человека, знавшего Фрица еще до войны! Чемпион, настоящий чемпион.
При столь плохой игре оставалось только пытаться держать достойную мину. И искренне пытаться вспомнить девушку перед собой. Их явно должны были представлять друг другу в относительно недавнем прошлом. Логика подсказывала, что самым вероятным местом такого знакомства могла быть Олимпиада в Берлине. Тогда в столицу Германского Рейха приехало много иностранных гостей, за частью из них Фриц должен был "присматривать". С кем-то из приезжих довелось познакомиться в той или иной степени. И тогда неудивительно, что память услужливо предлагает эту же девушку в спортивном костюме. Вспомнить бы еще имя...

Элис Лидделл Штальбаум помнил. Миловидная англичанка, которой его представил крестный во время Берлинской Олимпиады. Дроссельмейер очень хотел, чтобы молодые люди подружились, в то время, как сами молодые люди усиленно делали вид, что ничего не замечают. Вроде бы время от времени Мари получала от нее письма, если честно, Фриц не очень интересовался переписками сестры и старался не лезть не в свое дело.

- Герр Дроссельмейр тоже здесь? - довольно натурально удивился немец.

Все в поведении этой Лидделл говорила о том, что она слишком хорошо запомнила своего случайного берлинского знакомого, так что оставался экспромт. Проще всего было сказать, что да, несомненно, именно поэтому он и в Англии, сопровождает крестного. Но, вновь таки судя по вопросу, девушка уже встречалась с Теодором и может встретиться вновь, узнать о крестнике и... В общем, не красиво может получится. А с учетом того, что сам Штальбаум не имел сейчас ни малейшего понятия, где находится Дроссельмейер и очень хотел это узнать, случайная встреча на мосту из полного провала может еще стать успехом.

Мужчина посмотрел по сторонам, прислушиваясь не едет ли скорая. И после этого, понизив голос и наклонившись к девушке, произнес:
- С началом войны мне пришлось покинуть Германию и скрываться под фальшивым именем. Если меня найдут, самое лучшее, что меня ждет - петля. Но, скорее всего, Флоссенбург или Заксенхаузен, - мужчина зябко передернул плечами. Он бывал только в одном подобном лагере, в Дахау. И насколько бы сам Фриц не считал, что просто выполняет свою работу и волю Германского Рейха по расовой чистке, насколько бы не презирал весь этот биомусор, представить себя на их месте он просто не мог. - Пожалуйста, называйте меня герр Фридрих Вольф.

Отредактировано Fritz Stahlbaum (2020-12-24 19:23:43)

Штальбаум покорно следовал за Элис. Сейчас со стороны они представляли из себя пару молодых людей на променаде, как будто и не было двух недель Блица. Фриц в Лондоне сменил форму унтерштурмфюрера СС на более подобающие английским политическим взглядам и туманной погоде однобортные костюмы, коричневый плащ и под стать ему мягкую модную шляпу. Получилось очень неплохо, гражданский костюм хоть и был непривычен после стольких лет, но определенно "шел" младшему брату Мари.

- Собирался. Не сложилось, - врать было не сложно.
В конце концов, какой мужчина в 23 года, посвятивший свою жизнь армии, не тоскует, отсиживаясь чуть ли в тылу войны, когда его соотечественники парадным маршем проходят по Нидерландам, Бельгии, Люксембургу и, зайдя с тыла, наносят сокрушительное поражение Франции. Он, Фриц, тоже мог бы быть там. Но нет, он в трижды проклятом Лондоне, откапывает детей и старушек из-под завалов. Тех самых, надо отметить, старушек, которых его боевые товарищи стремятся уничтожить вместе со всем городом над Темзой. Ну не иронично ли?

- Сразу после Олимпиады прошли партийные чистки. В нашем роду обнаружились евреи, вся семья была сочтена неблагонадежной. Фридриха убили, Мари бежала из Германии. Я тоже решил, что Лондон мне нравится больше, чем Берлин. Или куда бы меня не... определили, - Штальбаум скривил губы в неприятной полуулыбке. Он не соврал ни на йоту старой знакомой. Мужчина и правда не знал, где сейчас Мари, а Фридриха на самом деле убили. Что же до него самого... ну, обе столицы были и правда похожи. - Может быть, вы желаете чая? Насколько мне известно, спасение человеческих жизней дело нервное, после него следует передохнуть и выпить что-то теплое.

Блондин говорил о "злоключениях" своей семьи и о чае с примерно одной и той же интонацией. Все дело, разумеется, было в хваленом немецком хладнокровии и выдержке.

Отредактировано Fritz Stahlbaum (2020-12-26 23:40:01)

Лицо Фрица на мгновение приобрело выражения ученика, которому задали очень сложную математическую задачку.
- В... весной тридцать девятого. В марте, - Фридрих был приятелем Штальбаума, женихом старшей сестры. Но это не делало их ни особо близкими, ни особо важными друг для друга людьми, так что смерть младшего Дроссельмейера, ставшая трагедией Мари, была еще одним очень неприятным событием в череде дел, закрутивших порученца Гиммлера в немецкой столице. - Мари требовала проведения расследования, я пытался помочь. Но дело быстро заглохло, а сестра была вынуждена уехать. Куда? Я не узнавал. Меньше знаешь - меньше скажешь, знаете ли.

Штальбаум разлил по чашкам чай. Белый носик чайничка дважды неприятно дзынькнул о край кружки, невольно выдавая волнение. И больше ничего. Все-таки немцы чертовски сдержанная нация. Почти как чопорные британцы, только без разговоров о погоде и специфического юмора.

- Боюсь, мне сложно удовлетворить ваше любопытство. Я никогда не был силен по части душевных разговоров с семьей, а сейчас, скрываясь от собственного правительства, и подавно одичал, - улыбка вышла извиняющейся и чуть смущенной. Очень располагающей. Младший из детей Штальбаумов всегда был обаятельным и милым светловолосым мальчуганом, что в тринадцать лет, что в двадцать три. - А что же вы, Элис? Как сложилась ваша жизнь после Олимпиады?

- Какая трагедия! Я надеюсь, Вам есть, где жить? - в вопрос удалось вложить только дружелюбного участия, что про себя удивился даже сам Фриц. Он никогда не был из числа сострадательных самаритян и считал это абсолютно нормальным.
Все дело в том, что Штальбаум считал, что предложение о помощи должно быть вполне конкретным, адресным и нести в себе конструктив, а не сочувствующие вздохи и слова утешения. В данной же ситуации помочь Элис юный немец никак не мог: не предложит же он ей разделить не самый большой гостиничный номер.  Такое предложение, сделанное даже от чистого сердца, можно было бы расценить как верх хамства и непристойности. Штальбаум скорее бы себе руку отгрыз, чем поставил собеседницу в столь неловкое положение, - офицер остается офицером, за какую бы сторону он не воевал. Из этой же вбитой с детства тактичности без комментариев осталось и известие о том, что мисс Лидделл так и не подобрала себе достойного спутника жизни. Ни удивляться, ни соболезновать, ни тем более злорадствовать Фриц не собирался. Это было низко.

Известие же, что драгоценный для германского правительства Теодор Дроссельмейер жив, пребывает в относительном здравии и все еще в Лондоне прибавили настроения СС-совцу. Это решало, как минимум, половину его текущих проблем. Об остальных, уподобившись героине одного американского романа, блондин решил подумать пусть не завтра, но уж точно попозже.
- Наверное, мне следует его навестить. Честно признаться, я и не знал, что герр Дроссельмейер тоже в Лондоне. Вы его видели? Может быть, знаете, в какой именно госпиталь его определили?

Мужчина сделал небольшой глоток чая, подавая пример девушке напротив.

Если бы Штальбаум знал, о чем думает его собеседница, он бы лишь равнодушно пожал плечами. Неведомая соседка девушки вызывала у него сочувствия не больше, чем пролетающая мимо осенняя муха. И дело было даже не в национальности или разности политических взглядов. Просто для молодого человека этот неведомый человек казался таким же гипотетическим и абстрактным, как, скажем, Дева Мария.

- Как же прекрасно, что люди в этом мире изобрели дружбу, - прозвучало почти как тост, и офицер с полуулыбкой шуточно отсалютовал чашкой с чаем собеседнице. У самого Фрица друзей было не то, чтобы очень много, его статус не позволял такую роскошь, но само это понятие ему никогда не было чуждо. - Я сейчас не самый влиятельный человек на свете, но если могу чем-то вам помочь, обязательно дайте знать.

Отсутствие у женщины стремления связывать себя узами брака сейчас, когда началась война, Штальбаум бы даже понял. Не одобрил, разумеется, он был воспитан в строгих патриархальный канонах, но по-человечески бы понял. Но разговора этого не случилось, и тема о семейных ценностях и приоритетах так и не была поднята. Вместо этого разговор вернулся к крестному.

- Я думаю, стоило бы. Если, конечно, герр Дроссельмейер в состоянии принимать посетителей. В чужой стране всегда приятно встретить соотечественника, а тем более практически родственника. Наши семьи, знаете, всегда были близки. Еще чаю?

Лишние свидетели  почти "семейной" встречи Штальбаума и Дроссельмейера офицеру СС были определенно не нужны. Речь пойдет о беспокойстве совсем иного рода и, возможно, перейдет ту черту, за которой интерес мужчин друг к другу останется чисто родственным. Фриц такую вероятность никогда не исключал. И когда мысленно задавал себе вопрос, сможет ли выстрелить в крестного, однозначный ответ приходил не сразу. Но приходил. Если живой Теодор Дроссельмейер представляет угрозу для Рейха, значит проблему нужно решить. Такая же ситуация с Мари. Не исключено, что именно дядя Фридриха, с которым сблизилась сестра после похорон, толкнул ее на кривую дорожку предательства. И теперь оба они засели в странах-врагах Германии.

Алиса же увидела только мягкую улыбку:
- Вот и посмотрим, насколько же на самом деле будет рад мне герр Дроссельмейр. Сюрприз так точно удастся, - еще одна совсем мальчишеская улыбка. - Я уезжал спешно и не успел проинформировать о своем отбытии родственников. Да и не стремился успеть, если честно.

Сейчас Штальбаум мог походить не на беглого немецкого политического преступника, за которого себя выдавал, а на шкодливого сорванца, убежавшего от чрезмерно бдительной мамаши или гувернантки и жутко этом довольного. Эдакий Том Сойер берлинской закалки, что до сего момента скрывался под маской чопорного и сдержанного немецкого офицера.

- Абсолютно не за что, Элис. Чай это то немного, что я уж точно могу для вас сделать.

В сложные намеки Фриц не умел никогда. Слишком прямолинейным он был молодым человеком, выросшим среди таких же прямолинейных немецких юношей, и имел плачевно мало опыта с противоположным полом. Но именно по этой причине блондин и подумать не мог, что у фразы "с удовольствием выпью с вами чаю еще раз" бывает двойное дно. В общем, Штальбаум оказался на редкость правильным и порядочным мальчиком.

- Возможно, я не самый интересный собеседник для юной фройлян и не самый... хм... безопасный, но, Элис, если вы еще раз решите кого-нибудь спасти, я всегда к вашим услугам, - офицер смотрел в глаза девушке так же открыто и прямо с абсолютно нескрываемым дружелюбием. Инцидент на мосту не внес смуты в душу мужчины, он видал и похуже, разве что воспоминание о слюнтяе-сержанте заставило уголок рта гадливо дернуться. Но хорошо, что столь малоприятное событие позволило встретить старую знакомую, которая (о чудо!) знает, куда запропастился Дроссельмейер.

Встречу с крестным офицер СС решил отложить до завтра. Не известно, в каком состоянии сейчас светило немецкой науки, готово ли к аудиенциям и неприятным открытиям. А явление Штальбаума определенно станет не самой приятной новостью, хотя и вряд ли окажется сюрпризом. Ученый должен был догадываться, что в Лондоне за ним будут присматривать люди, верные Рейху.

- Если вдруг окажется, что оставаться у друзей вам никак невозможно, я всегда готов уступить вам свой гостиничный номер. Как говорится, мы в одной лодке, и раз уж я выбрал местом своего добровольного изгнания Лондон, постараюсь по мере сил помогать моим знакомым здесь.

- Ну тогда вы будете спасать других, а я буду спасать вас, - невозмутимо исправился немец, возвращаясь к роли галантного кавалера.

То, что Алиса приняла за гримасу "борца за чистоту расы" на самом деле было нежеланием понимать и принимать чужие слабости и страхи. Когда-то очень давно, уже тяжело вспомнить событие и дату, Фринц Штальбаум открыл для себя удивительное лекарство от страха и неуверенности, которым пользовался по сей день: то, что тебя пугает должно быть уничтожено. Вполне логичный и очень мужской способ решения проблемы. Что же до национального вопроса... Не смотря на очевидную неприязнь к англичанам фюрера и высшего командования Рейха, Штальбаум никогда не относил британцев к "унтерменьшам", искренне считаю их одной из наиболее развитых в культурном и технологичном плане нацией. Разумеется, после немцев. И очень им близкой по восприятию мира и человека в нем. А еще Лондон был очень похож на Берлин, самый лучший город на Земле.

- Гостиница Миллениум на Оксфорд-стрит, - скрывать было бессмысленно, да и реши Лидделл привести в его временный дом "гостей" из местной полиции, они найдут только добропорядочного австрийца Фридриха Вольфа, а не унтерштурмфюрера СС Фрица Штальбаума. С документами у блондина все было отлично. - Мне пока везет с этими бомбардировками, и не нужно спешно искать новое пристанище. Вас проводить домой?

До выхода из кафе оставались считанные шаги, и Штальбаум чувствовал, что просто не может не предложить себя в качестве провожатого для девушки, столь талантливо находящей приключения на, казалось бы, пустой улице. К тому же молодому человеку просто нравилось общество Элис.

О разности между Фрицем и Алисой можно было говорить бесконечно долго. И начиналась она, как минимум, с того, что сам себя злодеем или человеком сколь бы то ни было жестоким и аморальным юный Штальбаум не считал. Он был офицером, верным своей стране и нации, самому мрачному и монументальному ее духу, так хорошо передающемуся в музыке Вагнера, стихах Шиллера и прозе Гете. Фриц не был трусом, ему были свойственны такие качества как благородство, самоотверженность и сдержанность. Мужчина легко увлекался идеями и был абсолютно предан своей стране, которую никоим образом не отделял от Рейха и Гитлера. Но, самое главное, Штальбаум был еще достаточно молод, чтобы оставаться в душе романтиком и максималистом, забывающим, что все люди разные, и как важно уметь слушать, понимать и прощать.

- Вы еще скажите, что они ужасно утомляют и портят планы, - в тон девушке и, так же, как и она, имея ввиду бомбардировки, ответил Штальбаум, подражая чопорным интонациям некоторых знакомых англичан. Нанятый родителями учитель английского из далекого детства, мистер Тернер, говорил примерно с так, гундося в нос протяжные и глухие звуки.

За время их "чаевнивничания" на улице более людно не стало. Менее, однако, тоже. Блиц решительно вносил свои изменения в темп жизни города над Темзой: многие покинули Лондон еще после первой бомбардировки, кто-то погиб или попал в госпитали, остальные же пропадали на службе или стремились как можно больше времени проводить в собственных пока еще не разрушенных случайной бомбой домах со своими пока еще живыми близкими. Возможно, будь Штальбаум урожденным англичанином, он поступил бы точно также. Но вместо этого он, верный слуга Рейха, с хорошо скрываемым удовлетворением думал о первых успехах Битвы за Британию.
- Ни в коем разе, Элис, я абсолютно свободен весь день, - улыбнулся в ответ блондин. Если бы Фриц знал, о чем думала Лидделл, он был рассмеялся, теряя остатки традиционной немецкой сдержанности. Согласитесь, это очень смешно: пока разведчик выуживает данные из ничего не подозревающей "секретарши", та ведет контригру, с целью вывести на чистую воду "шпиона". Ирония заключалась в том, что в кои-то веки Штальбаум не собирал никакой информации о враге, у него была совсем иная задача. - И готов сопровождать вас хоть на край света. А уж тем более, если тут не далеко.

Как бы то ни было, с Алисой было очень приятно пить чай и говорить ни о чем. Фрицу это давало возможность почувствовать себя все-таки двадцатичетырехлетним молодым человеком, а не сдержанным и готовым к любым тяготам жизни унтерштурмфюрером, чего он себе не мог позволить уже очень давно даже с родной сестрой.

И, надо признать, у Элис неплохо получалось быть именно таким собеседником, коим она и хотела казаться. Что же до "домашней" версии Штальбаума, ее могла видеть разве что сестра , и, почему-то, Мари никогда не выказывала восторгов по этому поводу. Без масок и улыбок, Фриц оказывался не то, чтобы холодным и замкнутым человеком, скорее живущим в мире железных правил и традиций, где рациональное главенствовало над эмоциональным, а открытое проявление чувств считалось постыдной слабостью, недостойной офицера Рейха. Фриц мог считать и чувствовать все, что угодно, но поступать обязан был так, как правильно. Вряд ли Алисе мог понравится такой человек даже в качестве собеседника за чашкой чая.

Молодые люди неспешно прогуливались по почти безлюдному утреннему Лондону. Фриц внимательно слушал, задавая все полагающиеся по такому случаю вопросы и отпуская короткие комментарии. В общем, поддерживал диалог. Особенно жалко было собачку Боннет.

- Вам абсолютно не за что меня благодарить, мисс Элис, я сделал то, что должен был. Мне бы очень хотелось, чтобы наша встреча в Лондоне вышла при более радостных обстоятельствах, разумеется, но я все равно рад, что встретил вас, - Штальбаум аккуратно пожал руку девушке на прощание. - И я помню про ваше обещание заглянуть ко мне на чашечку чая. Скажем, через три дня вам подойдет?

В военное время не стоило переносить встречи на совсем уже отдаленные перспективы. Тут и за три дня может невесть что произойти.