Ощущать себя слабым и беспомощным — не самое приятное чувство на свете. Лежа на больничной койке, пытаясь справиться с подступающим беспокойством и уже охватившей его слабостью, Теодор провёл не самые радужные часы в ожидании Венди. Он редко болел, а теперь, когда неожиданная немощь сплелась с целым букетом впечатлений — знакомство с мисс Дарлинг, непонятное волнение кое оно в нём зародило, приведшее, в итоге, к шагу, могущему поставить на кон не только свободу, но и жизнь беглого учёного. Всё это — вместе и по отдельности, хаотичными вспышками проступало в его сознании, мешая не только спать, но и связно мыслить. После сделанного обезболивающего укола, герр Дроссельмейер провалился в некое подобие сна, из которого его, в буквальном смысле слова, вырвали шум и суета. В отделение привезли несколько новых пациентов, один из которых был не особо рад тому, что здесь очутился. По природе своей Теодор к посторонним людям относился с устойчивым раздражением, потому, поведение соседа по палате вызвало у него приступ едва ли не злости, кою он тут же поспешил перенести на себя самого. Лет десять назад он бы не валялся в больнице, а ушёл бы оттуда на своих двоих почти сразу же после перевязки. Работа стоит, а ведь теперь ему самое время найти пристанище там, куда ещё не сунулись нацисты, но где (и он верил в это) осталось ещё много того, что он любил — страну его детства, где волшебство тесно сплелось со сказкой. Интересно, как там поживает Червонная королева? Всё ещё играет в крохей или нашла себе новую забаву? Они не лучшим образом расстались в прошлом, но даже топор палача, коим Её Величество устраняла любые неурядицы, по сравнению с тем, что ожидало предателя на родине, выглядел не столь устрашающе. В конце концов — какая сказка без приключений? С другой стороны — у него и без сказок приключений ныне хоть отбавляй.

Рассматривая полог кровати, герр Дроссельмейер  впадал в искушение. Ведь впечатление от общения с хорошенькой и милой англичанкой пройдёт, а неприятные последствия останутся. Всё ещё можно повернуть так, что никто и не узнает о его скоропалительном решении. Благо налёт и больница сыграли ему на руку в прямом и переносном значении этого слова. Но сколько не был силён лукавый за левым плечом, Теодор, наудивление, проявлял завидный стоицизм споря с самим с собой. Положа руку на сердце — в партию он подался лишь потому, что там нашлись те, кто готов был снабжать его разработки деньгами. Ему мешали творить в том, прошлом мире, но вдруг внезапно заинтересовались в новом, протянули руку из светлого будущего. Кто бы отказался от такого предложения? Тем не менее, сейчас, он понимал — ничего светлого в этом будущем нет. Одна лишь грязь, кровь и лишения. И сам он, и его работа, нужны не за свою исключительность, а за возможность умножить эти лишения и кровь в воистину колоссальных масштабах. В этом труде нет ничего от тех фантазий первооткрывателя и исследователями, коими опьянял себя Теодор когда-то давно и ещё совсем недавно. Дело не только в мисс Дарлинг — дело в нём самом. Оставшись наедине с собой, вырвавшись на свободу из плена Берлина, герр Дроссельмейер, быть может, впервые за долгое время вдохнул жизнь полной грудью. Он занялся тем, чем давно мечтал заниматься — машиной сказочных странствий. В Лондоне он встретил девочку, которая, уже ставши женщиной, помнила о стране фей, и это стало своеобразным знаком для него. Своего рода талисманом. Не в Берлине, не в Париже, а здесь, в Лондоне. А потому Теодор просто не мог уничтожить всё это. Не имел на то моральных сил. Это означало бы изничтожить и собственные мечты о Волшебной стране и сказке.

Занятный своими мыслями он всё таки задремал. И его вновь разбудили, но на сей раз Теодор уже не злился. Краткий стук и вот из-за шторки на него взглянула Венди.
— Добрый день, мисс Дарлинг …, — она выглядела уставшей, но он подумал над тем, что без наряда медсестры их беседа выглядит так, будто Венди решила заглянуть проведать его из чисто дружеских чувств. Потому Дроссельмейер присовокупил почти светское: — Очень рад вас видеть … Не на работе.

Он рассеянно кивнул, когда она показала ему пальто, положила сигареты на столик возле кровати. Если бы не её исключительная доброта, он бы так и отправился бы домой в том, в чём его сюда привезли. В ответ ему тоже захотелось сделать для неё что-то приятное. Помимо спасения её страны от ядерной бомбы собственного сочинения. Ведь подобное мало напоминает уютную заботу, неправда ли? Впрочем пока, с шумящей головой и больной рукой, он мог быть только любезным.

— Чтобы я без вас делал, — тетрадь Теодор почти схватил своей здоровой рукой, радуясь тому, что может отвлечься на работу, — Честное слово, вы меня буквально спасли. Не могу находиться в безделье. Это развращает разум.

Его смущённая улыбка стала почти радостной, когда Венди упомянула о том, что квартира и мастерская не пострадали. Но эта улыбка тут же увяла при упоминании миссис Грегсон.

— Она ранена? Может быть вы знаете в какой она больнице … если ей нужна будет помощь, я готов …

И почему он, собственно, так разнервничался? Мало ли на свете милых старушек.

Кто-то где-то что-то уронил на пол. Послышался неприятный звон, резанувший по ушам, и заставивший Теодора, поморщившись, прикрыть глаза. На одно мгновение, которого, впрочем, хватило, чтобы осознать — милой старушки нет в живых. Наверно нелепо с его стороны в целом хоть что-то чувствовать по этому поводу. Старушки, как то заведено с незапамятных времён, всегда умирают раньше прочих. Хобби у них такое — покидать этот свет, чтобы начать новую жизнь на том. Но Дроссельмейер, всё же, почувствовал — печаль и смятение.

Миссис Грегсон проявила к нему заботу и внимание. Точно так же, как теперь проявляла мисс Дарлинг. Это роднило двух женщин разных возрастов, помимо того, что обе они были англичанками. И прихотливый ход растревоженных мыслей Теодора, живо перекинулся с одной на другую. Раз умерла одна, то с той же лёгкостью может умереть и другая. В любой день недели. И нет такого способа, такого изобретения, которому будет подвластно воскресить Венди. Ранее, в теории, мысли о чьей-то смерти, никогда столь не трогали Дроссельмейера. Возможно исключая Фридриха, но даже тогда Теодор не испытывал подобного отчаяния, как в то мгновение, когда из чьих-то рук упало на пол нечто звенящее.

— Это ... Это ужасно. Я даже не знаю, что сказать.

Теодор взглянул на Венди мельком, когда она, желая его утешить, положила руку ему на предплечье. В этой женщине было достаточно теплоты, чтобы помочь собеседнику в столь сложную минуту, однако от этого прикосновения Дроссельмейер, казалось, ещё больше разнервничался. Он  подался вперёд, выпрямился, протянул руку к тумбочке и завладел пачкой сигарет. Машинально попытался вытащить одну, но вдруг понял, что левой рукой он этого сделать не может.

— Вы говорили, что здесь можно покурить, да? Вы могли бы меня проводить туда?

Его мысли не всколыхнулись от новости, что Венди посетила его жилище с подругой. Он зацепился за нее лишь как за спасательный круг, могущий хоть как-то связать в общий клубок то, что сейчас творилось в его голове.

— С подругой ... И вы обе были в мастерской? Вам там что-то приглянулось?

Он починит свою машину, а потом попробует предложить Венди спастись от бомб в её Неверленде. Иного способа защиты от реальности он придумать не мог. Тем не менее сидеть и ждать пока кто-то умрёт он не мог так же.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-12-23 11:17:20)

Опираясь на руку мисс Дарлинг, герр Дроссельмейер поднялся с кровати, всё ещё чувствуя себя подавленным внезапной новостью. Вырвавшись из привычного круга жизни и мыслей, он вдруг, сам того не ожидая, столкнулся с реальностью, от которой всю жизнь прятался за стенами своих лабораторий, мастерских и кабинетов. И эта реальность произвела на него своеобразное впечатление, суть коего он ещё до конца не постиг.

Сигарета с трудом была извлечена им из пачки. А вот спички, прикрепленные к задней стороне, отказывались подчиняться резким движением руки. Пришлось попросить помощи у Венди. В её пальцах спичка резво вспыхнула, Теодор поднес огонь к сигарете и затянулся. Вкус табака был по прежнему отвратителен, но это действительно отвлекло его, заставило сосредоточиться на том, чтобы ловчее держать сигарету левой рукой.

— Значит ничего. Жаль. Хотя может и нет. В мастерской у меня хранятся сделанные мной игрушки. Если они целы — я с удовольствием покажу, как они работают. Если будет интересно. Я, возможно, после войны… После войны будет смысл заняться этим вплотную. Детям же будут нужны новые игрушки, взамен старых.

Он снова затянулся, выдохнул облачко дыма в противоположную от Венди сторону, и продолжил:

— Спокойное занятие... Может быть я, после войны, уеду в провинцию. Буду делать игрушки и выращивать яблоки.

Как любой немец Теодор тяготел к сентиментальным картинам. Вот и теперь пытался успокоить себя сентиментальной картиной невозможного будущего. В котором он был спокоен, доволен, может быть даже счастлив. Это в случае, если ему удастся отсидеться в Волшебной стране, и его не найдут раньше. Потому, что если найдут, то … Нет, не стоит думать о крахе прямо сейчас.

— Это не такая большая проблема, мисс Дарлинг, — отозвался Дроссельмейер, задумчиво глядя в её сторону, — Зато вы разбираетесь в Неверленде, и с другим, я уверен, что справитесь.

Она обещала ему помогать, ведь так? Они говорили об этом в ресторане. Тогда, ему казалось, что он вроде даже заинтересовал её. С другой стороны — возможно то была простая вежливость воспитанной женщины, которую он воспринял так, как хотелось ему. Потому, что ему хотелось, чтобы ей было действительно интересно. Она ведь не просила ничего ей рассказывать или показывать. Он сам старался изо всех сил. Быть может даже бесцельно, а по наитию, которое уже привело его к необдуманному порыву.

— Мы говорили с вами о том, что вы бы могли делать записи. А теперь это и вовсе … Очень мне поможет. Потому, что с моей рукой … Я потом не разберу эти каракули даже при помощи пыльцы фей.

Он улыбнулся. Ему думалось, что Венди тоже одиноко в это трудное время, поэтому она и согласилась тогда помочь ему. Конечно, у неё здесь есть родственники, подруги и коллеги, но в такое страшное время, как теперь, нетрудно не ощутить одиночество или потерянность. Ему хотелось верить, что мисс Дарлинг тоже хочется узреть частицу сказки. Но сейчас, медленно прогуливаясь по коридору больницы, глядя на гладкий пол и голые стены, Дроссельмейер уже сомневался в том, что ему привиделось относительно собеседницы. В таком случае, если даже причина её интереса была только в вежливости … Не будет ничего дурного, если она увидит его машину воочию, как и узнает о возможности попасть в Неверленд. Может быть тогда что-то изменится?

— И, конечно, в этом случае… В случае нашей работы. Придётся держать кое-какие вещи в тайне. Нет, ничего противозаконного, но … Видите ли, я не уверен, что кто-то сейчас воспримет правильно мысль путешествия во снах … Ко всему прочему, любые научные изыскания, могут быть переданы не в те руки и услышаны не теми ушами. Потому, что … Дело в том, что я …, — Теодор вздохнул, сделал ещё одну затяжку перед тем, как потушить сигарету, и почти сразу же достал из пачки новую, — Подумываю над тем, чтобы посетить сам Неверленд, понимаете? Я хочу доказать, что он существует … Или не он один … На самом деле.

Смятение снова пробудило в нём внезапный приступ откровенности. И с всклокоченными кудрявыми волосами, с лихорадочно блестящими глазами, одетый в больничную пижаму, Дроссельмейер сейчас выглядел не самым адекватным образом.

Его раздражал вкус этого отвратительного табака, то, что больничный халат неприятно тянул в проймах и солнечный свет, удивительно яркий для сентября, падающий сквозь широкие окна коридора. Теодор жмурился на этом свету, пытаясь сфокусировать взгляд на мисс Дарлинг. Ситуация в которую он попал была не из самых приятных. Паршивая ситуация — скажем прямо. Он мог бы уехать из Германии ещё раньше, когда началась вся эта заварушка с новым канцлером. Действительно же мог. Но сыграла жадность и эгоизм. Захотелось признания и возможности работать над тем, что тогда казалось интересным. Да, интересным, ибо вопросы этичности Дроссельмейера тогда ещё не заботили. Наука должна идти вперёд, прогресс тормозят излишние эмоции. Потому сейчас, столкнувшись с этими эмоциями, Теодор фактически впал в отчаяние. Он не мог открыться никому здесь, да и вряд ли где-либо ещё, о том, что было у него на сердце, а потому каждый из последних дней проходил все круги ада. Бегство в Страну чудес, Неверленд или куда-то в ту сторону — чудилось единственно верным решением. Он начнёт всё сначала там, где когда-то сделал свои первые шаги изобретателя. Возможно даже именно там ему в голову придёт идея о создании чего-то нового. Быть может такого, что будет способно изменить и этот, самый настоящий, и жестокий мир. Он не задумывался над тем, а желал ли его кто-то видеть в той самой Стране чудес. Об этом, как говорилось в одном не любимом фюрером фильме, он подумает завтра. А пока ...

А пока он всё же постарался взять себя в руки. Даже попытался улыбнуться мисс Дарлинг, правда улыбка эта получилась усталой.
— Разумеется покажу. А вы мне обещали ещё рассказать о том, что помните о вашем Неверленде, о феях, о тикающем крокодиле ... Всё-всё. Всё, что только душа пожелает.
Это даже звучало глупо. Подслушай их кто-нибудь со стороны решил бы, что высокий немец — пациент отделения для душевнобольных. Но на данный момент Теодор чувствовал себя настолько скверно, что ему было наплевать на то, какое впечатление он производит на других. В больничной пижаме и халате не до сантиментов.

Он затушил окурок о край цветочного горшка, что стоял на полу. Из земли тянулось хилое и длинное нечто, которое, должно быть, нередко питалось здесь окурками. Волнение подтолкнуло Теодора к ещё одному порыву. Герр Дроссельмейер наклонился и спешно поцеловал Венди в щеку. От её волос пахло какими-то весенними цветами.
— Благодарю вас. За вашу поддержку, — то могла быть обычная британская вежливость леди, но сейчас, когда Теодор желал хоть где-то почувствовать опору, он был рад и этому. Сам того не замечая, не отдавая себе отчёта, господин учёный привязался к этой английской медсестре совершенно особенным образом, но сие открытие ещё не поразило его во всей остроте. Потому, выпрямившись, и сменив тему, он даже не выглядел особенно смущённым.

— Когда, как вы думаете, меня могут выписать? — уже более нормальным тоном поинтересовался он у собеседницы, — Я не рвусь домой, но рвусь работать ... С другой стороны, без моего помощника сейчас — я вряд ли справлюсь даже с чертежами, хотя, может быть, мне пришлют кого-то с работы.
Пока у тебя в комплекте руки и ноги, ты даже не задумываешься над тем, как тяжело жить, когда одна из двух пар вдруг выходит из строя. Как застёгивать пуговицы одной рукой? А заварить себе чай? Налить стакан воды? Вот тут-то Теодор, быть может, впервые подумал над тем — для чего же нам в действительности нужны родные и близкие люди. Не только для того, чтобы отправлять их на войну с Крысиным королём, и пытаться наблюдать развитие личностей под влиянием и вне влияния Волшебной страны. Иногда, как говорится, и чашка чая решает. Помощь доброго самаритянина.

Библейский сюжет совершенно неожиданно всплыл в голове Дроссельмейера. Он, не будучи особенно религиозным, усмехнулся.
— Я слышал, что у вас здесь есть музей? Туда пускают пациентов в пижамах или только тех, кому уже не нужно делать уколы?
В каком-то путеводителе, купленным им ещё в Берлине, говорилось, что музей этот весьма любопытен для всех тех, кто интересуется медициной, а стены лестничного пролёта, что вел туда, украшали работы Хогарта. Одна из них изображала сцену с добрым самаритянином. Презабавно работает наша память! Может быть созерцание органов в банках натолкнет его ещё на какую-то мысль или идею. Это, всё же, лучше, нежели чем смотреть в потолок лёжа на койке.