А вот Венди плакала, хотя и не отдавала себе в том отчета. Не всхлипывала, ловя ртом воздух, но по ее щекам вдруг покатились слезы и она была как будто слишком растеряна, чтобы с этим что-то сделать или как-то их остановить. Да и что тут сделаешь, кроме как ловить их платком. Сквозь них она поглядывала на братьев, и уголки ее губ подрагивали вверх, потому что несмотря ни на что, увидеть их было очень важно. Поговорить утром совсем не успели, но главное, что оба живы. Остальное все такой тлен, если подумать.

В семье Дарлинг все было очень... Традиционно. Отец занимался воспитанием мальчиков, делал из них настоящих мужчин, а Венди занималась мама. Да к тому же, Венди старшая. Старшая дочь в семье быстро становится и дополнительной нянькой, и подхватывает домашние хлопоты, и обязана поскорее подрасти и вести себя разумнее, чем "ну это же мальчишки", и подавать пример и надежду, и предоставлять матери выговориться, слушая с терпением психолога. При этом с отцом можно остаться едва ли не чужими людьми. Безусловно, Венди любила его, и теперь горевала, но речи, что говорили все те, кто пришел проститься с мистером Дарлингом-старшим, рисовало портрет незнакомого ей человека, совершенно другого, чем в ее представлении.

Она почти ничего не сказала за все время на кладбище. Благодарила за соболезнования, не слыша своего голоса и не наполняя слов смыслом, кивала, поддерживала миссис Дарлинг, и смотрела всегда куда-то мимо, сквозь людей, сквозь из слова. Когда видишь смерть каждый день в больнице, когда смерть каждую ночь разрывается снарядами по всему городу и не знаешь, где разорвется следующая, когда узнаешь о погибших знакомых, или хотя бы их знакомых, когда приходят цифры с фронта, так странно взять вдруг одну крошечную смерть и так чопорно с ней раскланиваться, отводить ей целый день аудиенции. Венди снова чувствовала себя слишком безразличной, хотя скорее ее горе было таким большим, что его нельзя увидеть, как нельзя разглядеть Англию, стоя на улочке в Лондоне.

Венди не заметила, как оказалась у своего дома. Джон увел внутрь мать, а Венди поняла, что она держит руку Элис и сжимает крепче, чем следует. Разжала пальцы.
— Спасибо, что пришла сегодня. Извини, я еще немного не в себе, день такой... А ночь я провела в бомбоубежище. Зайдешь на чай?..

Пока жива Элис Лидделл, Британия в надежных и прелестны руках — так считала Венди. Одна только мисс Дарлинг во всей стране знала, что мисс Лиддел подчас и есть британское правительство, а если нет, то лишь потому, что та сама занята чем-то еще. Помимо того, что Элис умна и очаровательна, в ней еще был огонек, какой-то совершенно неугасимый, упрямый, и не наступало еще в мире таких обстоятельств, которые бы задули его полностью. В самом лютом мраке внутри Элис оставалась искорка, вероятно, даже тогда, когда та сама этого не осознавала. А в такой темноте, какая поглотила мир сейчас, даже одна искра становится маяком.
Венди было очень спокойно жить рядом с маяком. Общение с Элис даже на самые отвлеченные темы, даже про дефицит чулков, всегда вселяло в нее боевую готовность — неважно к чему. К любым невзгодам. При том, что Венди никогда не прочила ободрить ее нарочно— с этой задачей мисс Лидделл справлялась, просто оставаясь собой.

А ничего больше и не было нужно, просто, чтобы Элис была рядом. Тем более, что она все знала подробнее других, подробнее братьев и родителей, потому что ведь именно она и познакомила их всех между собой — Венди, Уильям и Лионеля. Она же узнала первой — после Уильяма, — что у них будет ребенок, она же сообщила, что Роджерса убили. И о том, что никакого ребенка уже не будет, Венди тоже в первую очередь позвонила Элис, и потом они вот так же молчали сидели в одной кровати в обнимку, слушали дождь, потому что говорить было уже лишним. Но тем присутствие Элис и помогало, она просто неизменно была рядом, а в ней эта искорка, которая освещает темноту, и вроде бы уже не так все страшно.

Оказавшись за пределами кладбища, в сквере, который хоть и небольшой, но жизнеутверждающий, Венди поймала последние слезы платком Элис, и вздохнула поглубже. Нужно жить дальше. Если они с Элис и говорили, тогда, в дождливую ночь полгода назад, то именно о том, что нужно просто жить дальше, нельзя позволить смерти забрать и себя, да еще и живьем. Нельзя сделаться живым призраком и повиснуть на шее у усопшего, остановить собственную жизнь до срока и похоронить самое себя в воспоминаниях. Утром взойдет солнце, за выдохом последует новый вдох. У кого-то другого будет муж, и родятся дети, и этому нужно радоваться, это нужно ценить, что оно существует в мире в целом, даже если не у себя лично.
Венди старалась радоваться. Тому, что отец прожил долгую жизнь, вырастил детей, честно служил — насколько она знала, — что им удалось его проводить, ведь многим придется этим же самым утром собирать близких родственников по частям, хоронить второпях, за государственный счет. Да, в нынешней обстановке трудно было отвлечься на что-то радостное. В кино что-ли сходить, или стрижку сделать?..

На слова Элис Венди сперва моргнула. Бомбоубежище было как будто в какой-то другой жизни, хотя прошло всего несколько часов. Понадобилось вынырнуть из похоронного настроения, сосредоточиться.
— Откуда вы?.. — она не договорила, вспомнив, с кем имеет дело, — Конечно.
Конечно, они знают. Если за немцем следили, то может слежка даже сидела с ними на той же самой станции всю ночь, наблюдала их беседу, и как Венди доверчиво уронила голову на плечо возможному врагу государства, и как шла с ним под руку утром. Странно было допускать мысль, что она могла вот так запросто общаться с нацистским шпионом. Согласиться на ужин с нацистским шпионом. То есть, Венди уже допустила эту мысль... Но ведь даже после нежных и доверительных отношений с разведчиком, после рассказов о его работе, сама-то она переняла не все его таланты, и не смогла бы никого "раскусить", как они говорят, а после подаренной ребенку игрушки ей так захотелось поверить в хороших людей, хороших немцев, что она отказалась от своих подозрений.
— Уилл был бы во мне разочарован, — Венди выдохнула измученную усмешку, — Мистеру Дроссельмейеру я отчего-то поверила, так просто... Я не привыкла никого подозревать в коварстве, особенно международного масштаба. Он пригласил меня на ужин, сказал, дату выбрать самой. И ты же знаешь, я совсем не против вам помочь, только чем я могу?..

В том и была проблема, что Венди не обучена. Не умеет правильно разговорить, влезать в душу, играть в игры разума, забрасывать удочку и подсекать в нужный момент. Причем, она готова была учиться, только не хотела ничего испортить из-за отсутствия навыков. Хотя какая из нее разведчика, с такой верой в лучшие качества людей. Ей будет жаль, если Дроссельмейер окажется не тем, за кого выдавал себя ей, а тем более нацистом.

— Да ну что ты такое говоришь, — Венди даже растерялась от комплимента, но у нее не было сил, чтобы покраснеть. Уж во всяком случае сейчас она не чувствовала себя неотразимой ни в какой роли — ни как начинающий агент, ни как просто женщина... Ни как сестра, ни как подруга. Вот беда, жизнь нельзя было хоть немного притормозить. Отойти в уголок, там подышать, придти в себя, оправить одежду, вскинуть голову и вернуться в ежедневный ритм. Нет, все наваливалось, события одно за другим, готов ты к ним или нет.
Венди следовало быть более чуткой с матерью и братьями, следовало спросить, как поживает Элис — подробнее спросить, глубже, чем вежливое "Как дела — все в порядке", нужно узнать, все ли благополучно с ней и ее семьей в связи с бомбежками, но на это мисс Дарлинг нужно было еще хотя бы полчаса. Оказаться где-то еще, например, на той самой лавочке в Кенсингтонском саду, о которой о на рассказывала Дроссельмейеру, взять перекур от всей своей жизни. Но нельзя.
Она молчала, складывала платок Элис на коленях, потом разворачивала и складывала снова. Венди знала, что она не готова к такому заданию, была уверена, что что-то упускает, надо спросить, подготовиться, узнать, как поступить в критической ситуации. Такая может наступить даже с самым безобидным джентльменом, а если есть подозрение на шпионаж — то тем более. Но Венди в голову не шло ни одного вопроса.
— Ты знаешь... Он, мистер Дроссельмейер... Он провожал меня сегодня утром, и когда пригласил, то я подумала — наверное, он очень одинокий, хватается за любую возможность создать себе круг общения, и согласилась, но потом мы с семьей стали собираться на кладбище, и я подумала, в состоянии ли я буду в ближайшее время, нужно ли мне все это, а ему нужно ли такое общение, как со мной... Он записал номер на бумажке, а ведь я могу ее куда-то там положить, или потерять, и работа у меня такая... Еще сомневалась, в общем. А теперь ты вот, помогла мне принять решение, — Венди накрыла руку Элис своей, — Я позвоню ему, и назначу на какой-нибудь свой выходной, а то смены сейчас длинные... Отчитываться тебе, по телефону подойдет?..
Постепенно в голове прояснялось и Венди пришел в голову разумный вопрос:
— Послушай, ну а если он поймет? Что-то узнает? Что я рассказываю о нем тебе, и не только, как подруге, что у меня муж был разведчик?.. Я не отказываюсь, просто хочу знать, что делать.

Отредактировано Wendy Darling (2020-09-23 17:55:09)

В нынешнее время, в Лондоне отношения превращались в минное поле в самом буквальном смысле, а при их с Элис профессиях... Венди и в мирное время не то чтобы полноценно распоряжалась собой. Совсем недавно медсестрам приходилось зубами выгрызать себе право выходить замуж. А Венди была хорошей медсестрой, и работала честно. Роман и был плохой идеей. Особенно позволить себе так много — жить вместе, беременеть... Любовь и война не совместимы, но кроме любви от войны лекарства нет, это Венди готова была заявить авторитетно, как медицинский работник. Вооружившись любовью, воевать немного легче. Причем, тут имеют значение не только мужья — те, которые успели таковыми стать, и которые только собирались. Венди любила свою семью, несмотря на все неурядицы, свою подругу Элис, и это был уже немалый арсенал. Правда, осталось ли в ней хоть что-то еще, какая-то еще любовь, которую отдать, случись, кому-нибудь — этого она не знала.
И Дроссельмейер был не тем, кому это выяснять. Венди не хотела гулять по минному полю. Тем более, если одна из мин может оказаться нацистской. Но это поможет Элис, и в самом лучшем случае и она, и сама Венди, и Великобритания убедятся, что он действительно бежал по велению совести. Оптимисткой мисс Дарлинг не была, но лучших случаев это не отменяло.

— Хорошо. Конечно, я поняла, — кивнула она и вымучила еще одну улыбку, — А ты правда, заходи почаще. Я буду рада, да и маме, я полагаю, лучше, если в доме будет кто-то шебуршать, даже когда Джон и Майкл снова уедут. И если вдруг что... Место у нас найдется, ты же знаешь.
"Если вдруг что" в Лондоне в эти дни означало только одно.

Помолчав, Венди украдкой оглянулась. Спрашивать было легче, чем отвечать.
— Можно тебя спросить, кто сегодня с тобой? — в ее лице проскользнули отголоски даже отголоски той улыбки, с которыми девушки шушукаются в своих спальнях и на тех же самых чаепитиях, которые теперь стали так редки.

— За что ж ты его так, пугалом, — прыснула в кулачок Венди, — Особенно, если отлично целуется.
Вот эти реплики, разговор с подругой о новом молодом человеке в ее жизни, о поцелуях — это было лучшим способом немного оправиться в такой безрадостный день. Вспомнить о том, что простые радости никуда не делись, что подруга с кем-то приятно проводит время. С одной стороны, было немного странно в военное время думать о свиданиях, или даже как Венди, собираться на ужин с джентльменом, но в этом и состоял акт упрямого, несгибаемого существования назло нацистам. Для того и плакаты расклеивали — не сдаваться даже морально, не позволить страху загнать себя в подполье собственной жизни. Ходить на работу, на свидания, в кино, в магазины, в гости друг к другу...
Кстати, мистер Дроссельмейер тоже об этом говорил, он ведь возвращался с дня рождения, когда очутился в бомбоубежище. Может, Венди даже пойдет на пользу побывать в ресторане, поговорить с кем-то, кроме семьи, коллег и Элис. С последней по пути обратно к дому они обсуждали что-то такое же, женское, придающее бытию легкость, сколь ни было тяжело достать чулки и косметику.

"И не доверяй незнакомым котам!" добавила Элис, оглянувшись уже после того, как попрощалась, и Венди в замешательстве нахмурилась. Что бы это значило? Как можно доверять или не доверять котам, какое зло может причинить мурчащий пушистик на четырех лапах?.. Неужели, новые нацистские разработки, внедряют в страну противника недобросовестных котиков?.. Венди покачала головой, отмахиваясь от глупых мыслей, и решила потом позвонить Элис и узнать, что та мела в виду.

А пока поднялась к себе, в квартиру. В первую очередь проведала матушку, которая безучастно смотрела то на нетронутую чашку чая, то в окно, и едва реагировала на попытки Джона и Майкла, а потом и самой Венди заговорить с ней. Вроде бы начинала отвечать, но всякий раз прерывалась на полуслове, как будто отвлекалась, замолкала и вновь уходила в себя. Сестра переглянулась с братьями, безмолвно советуясь, чем еще попытаться помочь. Пожалуй, нужно было время. Посидев немного рядом, Венди настоятельно проводила миссис Дарлинг в ее комнату, и даже уговорила прилечь, поставив чашку рядом с кроватью. Вечером пообещала помочь разобрать вещи отца и может быть, принять решения по некоторым из них, что оставить на память, что передать Джону и Майклу, и что делать с остальным. Эти дни даже самыми примитивными предметами, одеждой никто не разбрасывался, все шло в дело по назначению или хотя бы как-то сбывалось. Такие хлопоты, забота о матери, помогли и самой Венди вновь не расклеиться. В ближайшее время весь дом на ней... Она уже думала о том, чем кормить домочадцев, как все успевать с работой.
Чай. В любой непонятной ситуации начать нужно с чая. Вернувшись на кухню, она вновь поставила воду на огонь.

Отредактировано Wendy Darling (2020-09-24 14:02:09)

Пока Джон протискивался мимо нее, Венди рассеянно тронула его плечо, просто от необходимости прикасаться и такими незначительными жестами высказывать то, на что слов не находилось, или если слова казались неуместными. Что можно сказать такого, чего они уже не сказали друг другу, или что не повторили им десяток раз на кладбище, держитесь-крепитесь, поддерживайте друг друга? Оставались какие-то мелочи, незаметная и незатейливая забота, вплетенная в быт. Чашка чая, бутерброд, погладить по плечу.
Кухня была тем волшебным, лечащим в состоянии Венди помещением, где тело ориентировалось само, движения были автоматическими, о них вроде как можно было не думать, но в то же время какую-то часть мыслительного пространства они занимали. Или же это просто Венди собиралась начать нервно мельтешить, но вопрос Майкла ее отвлек.
Она опустила взгляд на бутылку, приоткрыла рот, чтобы ответить сразу, потом остановила сама себя — и впрямь, чего бы не выпить, раз уж так все?.. Но в конечном итоге все же покачала головой.
— Спасибо, нет, боюсь засну, — уголки ее губ дрогнули в мимолетной тревожной улыбке, а рукой она на мгновение сжала его плечо. Как будто напомнить себе, что он и впрямь здесь, настоящий, живой, существует.
— А ты хочешь чаю?
Вопрос был тоже машинальный и не совсем актуальный, ведь если бы мальчики хотели, они бы и себе сделали чаю, как маме. Это и была пора странных вопросов, ответов невпопад и какого-то общего замешательства, какой-то растерянности. Во всяком случае, для Венди и с недосыпа. Да, виски только свалил бы ее с ног.
Заснуть было бы сейчас очень легко, и эта идея сама по себе была заманчивой, потому что у Венди все еще слабо ныла шея, оттого, что всю ночь она провела в очень неправильной позиции. Не слишком большая цена за сохраненную жизнь, но подушка, одеялко, закрыть глаза, и...
— Нет, не навсегда, — она отвлеклась на вопрос Майкла, и посмотрела на него задумчиво, но и немного тревожно, — Полагаю, это шок, это бывает, что накатывает, и отпускает... Разные стадии переживания, примирения с событием. Когда это только произошло, мама ведь и вовсе не поверила. Твердила, что какая-то ошибка... Сегодня такой день, она его похоронила, а ты же знаешь нашу маму... Семья это было ее предназначение, и она была счастлива с ним, они столько прожили. Это как будто часть ее самой умерла, и сегодня она увидела, что действительно все кончено. И она не так привыкла к смерти, вы с Джоном, или даже я. Это оглушает.
Венди доводилось в больнице не только наблюдать смерть, но и сообщать родственникам, что пациент умер, и она видела нечто подобное. Она видела отчаяние и слезы, видела полную апатию или безразличие, как будто не человек скончался, а была прихлопнута мошка, видела гнев и угрозы засудить или вовсе убить врача. Даже самая естественная смерть могла показаться нелогичной. Принять неумолимый порядок вещей бывает очень трудно. Венди ведь и сама недавно...
Нет, это уж точно нельзя. Вместо этого она продолжила, обхватив себя руками:
— Да и если бы это случилось в мирное время, а сейчас... Мама боится сама и волнуется за вас, и каждую ночь такой ад. Ей нужно время. Она оправится, я уверена, только... Нужно ей дать прожить это. А я буду рядом, — Венди нервно сжала пальцы левой руки правой, посмотрела перед собой, уходя куда-то в свои мысли, и снова поймала себя на этом, заставила встрепенуться, посмотреть на брата: — А ты как? Ты останешься ночевать? Или я уже спрашивала это утром? Извини, я сегодня немного рассеянная.

Дело было не только в ее личных переживаниях и невзгодах, три дня назад для большого Лондона в целом и для одной маленькой Венди Дарлинг начался сущий ад. Больницы переполнились за пару часов, и прикованных к постели пациентов трудно, а то и невозможно донести до бомбоубежища, и после первой волны пошли первые поступления людей в ужасном состоянии, руины человеческих жизней. И со всем этим пришлось иметь дело в срочном порядке, в безумной тревоге, и до самого вечера, а там снова... Венди чувствовала, что первые дни бомбежки ее состарили и выпотрошили. Сейчас ее никто бы не узнал, особенно в сравнении с той мисс Дарлинг, что была год назад. Когда война еще была где-то там, когда была тревога за братьев, но ведь они способные и мужественные оба, и Британия обязательно одержит верх... Когда Венди помнила, как улыбаться, и у нее для этого была масса поводов. А теперь война пришла к ним на улицы, вломилась в их дома, обрушила целые кварталы, окрасила небо в тревожный оранжевый цвет, и притаилась до ночи, когда намеревалась вновь и вновь и вновь терзать невинных людей. А Венди предлагалось утром залечивать городу раны, ставить на ноги тех, что пережил ночь — в том числе взрослых, стариков, детей.

— Сердце, — коротко отозвалась она.
Эта была злая ирония, но в то же время именно медсестра знала, сколько таких случаев уже было, и еще будет. На них свалилось, вместе с грудами огня и осколков, огромное горе. Погибали целые семьи. В первую же ночь бомба попала в бомбоубежище, обустроенное в школе — чуть ли не половину из тех, кто в нем укрылся, составляли дети. Нет, семьи не погибали, они разрывались в ошметки, матери теряли детей, а дети родителей, прекращались родословные без единого выжившего. То, что не сделали бомбы, доделывали сами человеческие организмы, особенно когда спадал адреналин, да и сам адреналин изнашивал. Подвели сердца, нервы, души. Те, кто мог, поднял голову и пошел дальше — работать, тушить пожары, включаться в спасательные бригады, и это вселяло надежду, но Венди видела и тех, кто сдавался, отчаивался, терял рассудок вслед а потерей целой семьи. Погибали даже те, в кого не попали бомбы и на кого не обрушивались здания.

— Его друг, с которым они служили, помнишь мистера Кавендиша? Прямое попадание в его дом, никто не выжил.
Мистер Кавендиш был женат, но бездетен, потому у Дарлингов не было близких друзей из той семьи, но они бывали в гостях и подписывали Рождественские открытки. Мистер Кавендиш был похож на моржа — усами. Курил трубку и всегда приносил маленьким Дарлингам гостинцы, когда бывал в гостях. Леденцы или шоколад.
— Отец узнал, и... И меня в тот момент не было дома. Дежурила в больнице. И скоро бомбежка возобновилась, и весь этот ад.
Венди очень старалась не чувствовать себя виноватой. И все равно оправдывалась — даже не перед Майклом, перед собой. Головой она понимала, что ее присутствие могло даже не сделать разницы, и что так распорядилась жизнь, но в то же время после смерти близкого человека это чертово сослагательное наклонение так и рвется в мозг — если бы, если бы, если бы...

Отредактировано Wendy Darling (2020-09-26 22:39:01)

Посмотрев на руку Майкла, Венди перевела встревоженный взгляд на его лицо. Странный вопрос. То есть, интерес к обстоятельствам смерти отца не странный, но формулировка... Конечно, чего от подобной новости, от подобного события не бывает. Тем более, что отношения младшего брата с остальной семьей в последнее время оставляли желать лучшего. Венди как будто думать забыла о собственном горе, прервала свои переживания и вгляделась в глаза Майкла. Вспомнила Уильяма, и как вглядывалась в шифр, пытаясь понять, в чем настоящее сообщение. Только как же тут подбирать ключ?..
Ее взгляд и речь стали яснее.

— Майкл, дорогой, — мягко начала она, сжимая его руку в ответ, — С такими вещами бывает сложно сказать, что именно их вызвало. Налетов... Налетов в тот день было два. Первый начался ранним вечером, что-то около пяти, и длился часа два. Потом дали сигнал, что бомбежка окончена, и разлетелись новости о первых потерях и раненных. Тогда отец и узнал, что мистер Кавендиш... Что у него не было и шанса, бомба попала прямо в его дом. Там едва ли осталось что-то, что можно похоронить по-человечески. Понимаешь... Отец испытал подряд этот ужас, саму бомбежку, потом узнал страшную новость, а кроме того его возраст. Мама сказала, что удар случился в этот промежуток, перед тем, как вновь стали бомбить позднее, и уже на всю ночь. К сожалению, были и другие подобные случаи, и очень много, особенно у тех, кто потерял близких. А отец с Кавендишем были лучшие друзья, и так давно знакомы. Для него это большое горе.

Помолчав, Венди перевела взгляд на окно, по прежнему держа руку брата в своей.
— Я думаю... Оттого и маме так тяжело. Он умер у нее на руках, и в таком хаосе, и она тоже ничем не могла ему помочь, и налеты с тех пор были каждую ночь...
Она не стала говорить, как мама боится пережить еще и всех своих детей. Мальчики на фронте, Венди хоть и рядом, но тоже ведь нет никакой гарантии. Разумеется, то и была цель бомбежек, помимо разрушений. Уничтожить людей самом буквальном смысле, а потом оставить страху уничтожать их изнутри, и в такой войне тоже непременно будут жертвы.

Глядя на руки Майкла, Венди пыталась предположить, о чем он думает. Она до сих пор ничего не знала. Может, даже мама не знала, и тем сильнее была ее фрустрация.
— Мама переживает за семью, — дипломатично ответила Венди, — Для нее это самое главное в жизни. А любовь... Знаешь, мне кажется, любить тоже нужно уметь, и постоянно учиться. В том, чтобы заставлять людей быть вместе просто потому, что они родные, любви не так много, как в понимании различий и их принятии. Мама любит так, как умеет.

Венди понимала, что любовь в семье Дарлинг тоже чаще всего с условиями, любовь по контракту. Пока дети отвечают всем представлениям семьи о семье, все в порядке, все гармонично и образцово. Может, потому Венди снилось, что даже в Неверленде ее приставили стирать и готовить и заботиться, ведь это для девочки должно быть самым развлечением, самыми сладкими грезами. Как будто ее подсознание превратило в сказку все то, что исходило от родителей, как непреложная истина. Какое-то время Венди даже им верила. В детстве, когда ей так часто повторяли об ответственности и заботе, что она едва не стала невыносимой, чуть не задушила братьев своей ответственностью и заботой, но потом умудрилась образумиться, до сих пор даже не поняла, как ей это удалось.
Вообще-то, осуждения досталось и ей, родители были не очень довольны, когда она переехала к жениху, да еще и забеременела до свадьбы, но в условиях военного времени, а так же работы и обаяния Роджерса, этот грех был отпущен. Почему было так же не поступить с Майклом?.. Конечно, есть различия, сожительствовать с которыми невозможно, но не вступил же он в нацистскую партию, в самом деле?..

Помолчав, Венди решилась:
— Майкл?.. Теперь, когда папа больше не с нами... Ты не хочешь мне рассказать, что у вас случилось?.. — она нарочно говорила "хочешь", а не "можешь". Потому что Венди как раз училась на ошибках матери и не намеревалась склонять родного человека к тому, что ему претит.

Лицо Венди застыло, отобразив удивление. Ей понадобилась пара секунд, чтобы собраться, посмотреть перед собой, и снова на Майкла. Оказалось, что самым шокирующим для нее не было само признание, а грубая форма слова, но она быстро вспомнила, что это может быть отчаяние, страх. Она понимала, чего он может ожидать от нее. Об этом не говорили, но знали. В медицинских кругах строили теории и надеялись это вылечить. Столкнувшись же с явлением так близко, Венди же вдруг так ясно осознала — что же тут лечить. Ведь она знала своего брата, хорошего и доброго, мужественного и заботливого. О мнении медицины на эту тему Венди знала довольно мало, и оно вдруг перестало иметь значение, про таблетки она и не вспомнила. Когда теория превратилась в практику, связанную с ней самой кровными узами, когда за окном бушевала война, а за стеной лежала чуть не убитая горем мать, вдруг оказалось, что сохранность родного человека превыше всего. Оказалось, что Венди не испытывает отвращения или возмущения. Да, она не могла понять, как это, но она много в жизни не понимала. Не понимала китайского языка и высшей математики, но за это не хотела пресечь их существования. В том числе в своей семье.

Об этом говаривали. Даже в профессиональных кругах шепотом, низко склонив голову, пряча губы за чашками чая, и пытаясь все передать бровями. "Ну, понимаешь, он..." — и тут брови. Если сплетня разлеталась по больнице о ком-то из пациентов, или того хуже, о персонале, то это было темой на многие недели, и хотя все знали, то в то же время делали вид, что этого нет. А Венди не хотела потерять Майкла еще раз, как его потерял отец.
Нужно было что-то сказать.
Это самое и нужно сказать.
— Я не хочу потерять тебя так, как потерял отец, — произнесла она первым делом, а потом осторожно улыбнулась, — Кристофер очень приятный молодой человек. Он всегда мне нравился. Мне кажется, ты в хороших руках.

Он приходил к ним домой, и не раз, до того рокового дня. Был очень вежлив, и Венди различила по его говору, что у него очень определенное, очень дорогое воспитание. Она готовила мальчикам сэндвичи или печенье с молоком. Кристофер тоже был совершенно обыкновенный в ее глазах.

— Майкл, я не стану никому этого говорить, но ты должен знать, что меня это не беспокоит. Важнее всего для меня, чтобы ты был жив и здоров, и всегда мог придти ко мне с чем угодно. И ты, и Кристофер. Я буду счастлива, если ты будешь счастлив, что бы это для тебя ни значило. Я рада, что ты с человеком, которого ты любишь.

Вот о любви никогда не говорили. Даже вполголоса, даже бровями. Об извращении, о патологии, о болезни, о фетише, об отклонении — о чем угодно, только не о любви.

— Мама, Джон знают? — Венди решилась попробовать дотянуться и снова прикоснуться к руке брата.

Отредактировано Wendy Darling (2020-09-29 00:05:32)

Слова и улыбки у Венди выскакивали неловкие не потому, что она лгала или даже фальшивила, а потому, что ситуация была для нее новой, и такой, к которой она не была приспособлена или подготовлена. Конечно, она не имела права свое удивление ставить выше того волнения, которое должен был испытывать Майкл. Стоило подумать лишь минуту, и сразу становилось ясно, сколько нужно смелости, чтобы признаться, ведь даже родной человек мог отреагировать как угодно иначе. Отец... Да, отец, вероятно, не нашел бы в себе гибкости, деликатности, понимания. Все должно было быть образцово, традиционно. Все наконец встало на свои места.

Венди не хотела этой пропасти между собой и братом, и не потому, что семья, и надо обязательно вместе, а потому, что ей хватало и гибкости, и деликатности, и понимания. Даже если она не понимала — понимания все равно хватало. Кроме того, она могла предположить, как со всем этим непросто жить одному. Зная законы, таясь и скрываясь. Майклу нужен уголок, в котором он может не таиться, куда может сбежать от остального мира, который существовал по мировоззрению мистера Дарлинга.

— Тебе не нужно меня благодарить, — она погладила руку Майкла и ободряюще улыбнулась, — Я не только твоя сестра, я твой друг, и я не брошу тебя. Если тебе нужна какая-нибудь помощь... И Джону я ничего не скажу.

— Чего вы мне не скажете? — спросил Джон, приоткрыв дверь и просунув голову.

— Что мы готовим тебе подарок на день рождения, — не поведя бровью, отозвалась Венди, — Не подслушивай, пожалуйста, а то испортишь себе сюрприз. Ты проведал маму?

— Да, и даже уговорил ее выпить чаю, полную чашку, хочу отнести ей свежий.

— О, это чудесно, — Венди с готовностью поднялась и стала хлопотать, — Думаю, к утру она ободрится.

Еще бы дожить до этого утра. За каких-то пару дней ночь перестала быть временем отдыха, а превратилась в пору напряжения, только другого вида. Днем работа, обнаружение новых ран на теле родного города, а вечером сон в скудных условиях, не дающих организму полноценно отойти от пережитого за день. Увы, менее подходящей поры для траура и психологических его последствий трудно придумать.

Когда Джон взялся относить свежий чай в соседнюю комнату, Венди улыбнулась Майклу:
— Нам теперь нужно придумать подарок ему на день рождения.

Отредактировано Wendy Darling (2020-09-29 23:07:24)

На этот раз на лице Венди промелькнула целая палитра — она улыбнулась, тут же нахмурилась, опустила взгляд, открыла и закрыла рот, и вообще как-то втянулась сама в себя, как будто в раковину. Все должно было быть совсем не так. Война должна была кончится, братья должны были вернуться победителями, познакомиться с ее мужем, и с маленьким племянником, или племянницей. Они бы все вместе ходили в Кенсингтонский сад на пикники. Уильям должен был понравится братьям, а те должны были бы придирчиво его одобрить. Да, возможно, в Венди было какое-то пристрастие к традициям, как у родителей. Хотя, может, она лишь хотела простого человеческого счастья.

Уголки ее губ дрогнули снова, когда она выбрала, с чего начать, и подняла взгляд на Майкла.
— Он работал в разведке, — это само по себе несколько характеризовало, — Его родители приехали сюда из Шотландии, но у Уилла почти не было акцента. Он, знаешь... Он создавал обманчивое впечатление, был такой светлый и дружелюбный, и свойский, и любил смеяться, что никак было не сказать, что он разведчик. Хотя, конечно, что я понимаю в разведчиках...

Может, Венди, как мотылек, порхнула к тому свету, что сочился из Роджерса. В этом смысле у него было что-то общее с Элис. Первое время Венди даже думала, что им двоим следует сойтись. А он вдруг... На этом воспоминании она грустно улыбнулась.

— Уилл очень любил театр, знал столько Шекспира наизусть. Специализировался он на шифрах. А вслед за ними и любые головоломки, анаграммы, все такое, — она нервно сжимала свои пальцы, рисуя этот призрак в том числе и себе, и продолжая улыбаться, даже когда в глазах защипало, — И он очень хотел нашего ребенка. Я даже не хвастаюсь, он буквально меня на руках носил, почти целый день, когда узнал. Сразу стали имена выбирать, думать, где кроватку поставить...

Наконец Венди глубоко вздохнула, прикрыла глаза, собралась, заставила слезы не катиться по щекам. Посмотрела на бутылку виски, но так и не потянулась налить себе. В заключении добавила, снова-таки с улыбкой:
— Я думаю, вы бы поладили.

Венди только покачала головой.
Да, конечно, Майкл не знал, как именно и когда все произошло, сама Венди не хотела тревожить братьев дурными письмами. Незачем им иметь в голове... Такое. Иногда она сама и не хотела иметь этого в голове, забыть все. Тем более, что здоровье ее не было подорвано, она сможет иметь детей в будущем. Так ей сказали в больнице. Да только от плохих воспоминаний никак не избавишься, они прикованы к хорошим. Вспоминая Уильяма Роджерса нельзя не вспомнить того, что могло у них быть. А забыть все плохое означало забыть и все хорошее.

— Ребенка не будет, — тихо произнесла она, едва шевельнув губами, и мельком встретилась взглядом с Майклом, — У меня... У меня был выкидыш, когда я узнала, что Уилла убили.

Если бы тогда ей совсем не к кому было бы пойти, Венди, конечно, написала бы братьям. Но у нее были родители, и совершенно волшебная Элис, которая вытащила ее из того мрака, который свалился тогда, полгода назад. Вот уж и полгода прошли, раны немного затянулись. Правда, пришла новая трагедия, бомбежка и сразу скончался отец, но даже это помогало переключить внимание. Нужды семьи, состояние матери, приезд братьев. Джон, конечно, глава, но они с Майклом в отпуске совсем ненадолго, и после их отбытия обратно, миссис и мисс Дарлинг придется остаться вдвоем. Укрываться от бомбежек и просто жить.
Венди подумывала о том, чтобы написать кому-нибудь из более дальних родственников, кто не в Лондоне, отправить маму туда, где жизнь потише, где нет еженощной опасности, где вокруг будут люди. Этим можно будет заняться, когда они все станут разбирать вещи отца.
Да, у них еще много дел. Горе гораздо легче переживать, когда вокруг него много дел. Есть повод встать, идти заниматься ими, писать или звонить, договариваться, успевать на работу, доставать продукты, что-нибудь украдкой сверх рациона. К тому же, Элис теперь добавила ей ответственное задание. Венди заставила себя улыбнуться и похлопала Майкла по руке.

— Не беспокойся обо мне, дорогой, пожалуйста, у меня, можно сказать, все в порядке. Со здоровьем и с работой, просто тяжело на душе, теперь еще папа умер... Нужно просто жить дальше, и я позабочусь о маме и буду держать вас с Джоном в курсе, как она. Все образуется, — она говорила эти слова и Майклу, и себе. Можно не верить в сказку и в фей, но в завтрашний день верить нужно, на том держалась вся Венди.

Венди было все равно, если бы кто-то узнал. Она не считала чем-то вопиющим, что завела роман, жила с мужчиной и даже забеременела до свадьбы. При работе Роджерса, на фоне войны все эти условности оказывались именно тем, чем всегда и были — условностями. Возможно, в Венди говорило милосердие медсестры, но она давно не могла заставить себя уничижительно относиться к тем, что жил не по общепринятым порядкам, по воле собственной или обстоятельств. Многие женщины обнаруживали себя сейчас в новых обстоятельствах жизни. Мужчины уходили на фронт, их рабочие места чем дальше, чем больше занимали те, кто остался, в том числе женщины. Семьи разваливались, не успев состояться, потому что женихи приезжали на побывку, а потом могли погибнуть. Как можно было осуждать тех, кто любил их и рожал от них детей?.. Может, из-за того, как война обнажила все условности, Венди так спокойно восприняла признание Майкла?.. Кто знает.
Другое дело, что рассказывать о таком просто не вполне деликатно, но Венди даже не успела заподозрить брата в том, что он стал бы упоминать это. В будущем, если... Случится что-то еще, кто-то еще в жизни Венди, она и сама намеревалась быть честной и ничего не таить. Человек, который не примет ее с тем, что с ней уже произошло, все равно не будет ей хорошей парой. Но об этом пока говорить было очень рано.

— Я уже думала об этом, — Венди кивнула, и посмотрела в окно, — Но я не могу сейчас оставить больницу, там нужны все свободные рабочие руки. Мы переполнились в первую же ночь, а что еще дальше будет...

Было много раненных, напуганных, вызволенных из-под обвалов. Уехать было бы неверно, и морально не совсем опрятно. Это помимо того, что Элис поручила Венди немецкого ученого из бомбоубежища.

— Я постараюсь уговорить маму поехать к миссис Макреди. Мне кажется, она и сама не захочет быть одна, когда я буду целыми днями пропадать на дежурстве. Ей нужно несколько дней придти в себя, а потом, я думаю, она поедет. И Майкл... — Венди улыбнулась, — Спасибо тебе, что ты приехал.