Для Венди это не было жертвой, просто профессией. К тому же, сейчас она даже не отказывала себе ни в чем, потому что ничего другого в ее жизни не было. Семьи, детей, все это откладывалось не неопределенное время. Это не казалось ей каким-то геройством. Раз она хорошо умела делать свою работу, а ее навык был крайне востребован, но отчего бы ей не помочь общей цели. Даже несмотря на бомбежки и подавленность, которую они вызывали, Венди не испытывала ежеминутного страха за собственную жизнь. Может, она просто была англичанкой и сохраняла это бесконечное спокойствие, делала все, что могла — завесила окна, экономила, соблюдала правила безопасности и беспрекословно направлялась в бомбоубежища, когда звучала тревога, и в этой упорядоченности страх оказывался каким-то бессмысленным. Он был, какой-то первобытный, засевший в подкорке, но не причинял особенных неудобств, не мешал выходить по утрам на улицу.

Венди выходила, и шла на работу. Сохранять спокойствие и продолжать жить — в этом не было никакого особенного героизма. Улыбнувшись, она поблагодарила Майкла, взяла предложенный им бутерброд и откусила уголочек.
— Мне кажется... Более спокойные условия жизни, даже если без меня, пойдут ей больше на пользу, чем со мной, но здесь, со всеми тревогами, — рассудила она, запив чаем, — Спокойный сон по ночам, в постели, а не в бомбоубежище, прогулки, какая-нибудь компания — мама быстро придет в себя. И я думаю, все эти доводы она поймет. Этим я помогу и ей, и другим людям, которым я могу помочь.

Бомбы уже успели попасть в больницу Сент-Томас, что на Вестминстер Бридж. Венди знала об этом, в кругах коллег такое разносится быстро. Знал ли Майкл?.. Она не собиралась ему говорить. Это был бы только лишний повод ему продолжать уговаривать ее уехать с мамой, но разве он сам не такой же? Отправился служить еще добровольцем, а не по мобилизации, хотя тоже знал, как это опасно, и теперь рисковал своей жизнью каждый день. Наверное, потому, что считал для себя невозможным поступить иначе. И Венди считала невозможным уехать. В войне правильный выбор иногда очень невеселый. И близких всегда хочется оградить. Может, и Венди, и маме бы хотелось, чтобы мальчики не уходили, но обе понимали, как такое будет воспринято в глазах общественности, государства, а в первую очередь самих Джона и Майкла. Потому ни Венди, ни мама такого не говорили.

— Майкл, дорогой, — мягко произнесла Венди, по привычке мимолетно улыбнувшись, потому что это обращение было неотличимо от их фамилии, что всегда было поводом для улыбок в их семье, — Мама, безусловно, важнее, но она вовсе не того. Это большое горе и все его переживают по разному. Но его переживают. Даже в такое время, как сейчас.

Сомнения брата ее не обижали. Из них двоих это она, Венди, чаще видела как люди встают на ноги, возвращаются к жизни. Майкл по долгу службы видел, как они падают. Умирают на месте или не доживают и часа от полученных ранений. У них разный взгляд на жизнь и смерть, на надежду.

— Тем более, если это надолго, я не могу уехать. Рабочих рук не хватает настолько, что нанимают шестнадцатилетних девочек-волонтерок, которые, конечно, отважны и патриотичны, но на которых нельзя оставить весь город. QAIMNS* мобилизует медсестер и отправляет на фронт всех, кого может, отправить могут и меня, и я окажусь еще дальше. Я не могу, Майкл. Я сама понаблюдаю за мамой пару дней, и я уверена, что уже завтра будет большой прогресс. Волноваться она будет в любом случае. Не за меня, так за вас с Джоном. Да, она знает, как и я знаю, что вы мужчины и выполняете свой долг, но от этого вы не перестаете быть ей сыновьями, а мне братьями, родными людьми, потерять которых нам будет очень тяжело. Ей — еще тяжелее, чем потерять отца, потому что для матери нет ничего ужаснее, чем пережить собственных детей. И волноваться ей лучше там, путь даже у чужой тетки, чем здесь.

Венди говорила все это спокойно, ни в чем не упрекая брата и не пытаясь его поучать. Из этого она давно уже выросла. Он тоже заботился, как мог, как ему казалось правильным. Им всем было не наплевать друг на друга в конечном итоге, что за пропасти бы не пролегли между ними, какими бы разными не сделали их жизни. 

*QAIMNS — Queen Alexandra's Imperial Military Nursing Service, Императорская военная служба медсестер королевы Александры.

Венди хотела возразить. Хотела сказать, что одних детей не может быть более жалко, чем других. Не в глубине души, не будучи полностью откровенным со своей совестью. Даже когда матери стоически произносят правильные слова о том, что их сыновья погибли воинами, храбро защищая родину и свободу своих сограждан, они помнят в них младенцев, которых рожали и кутали в пеленки. Даже если их дети давно выросли, стали большими мальчиками, которые пьют, как Майкл и курят, как Джон, матери помнят и пухлые щечки, и ути какие пальчики, которые надо пересчитать, и коротенькие штанишки, и разодранные коленки, и размазанную кашу, и игрушечных солдатиков. Венди так даже ничего из этого не успела. Только навоображала. И щечки, и пальчики, и коленки, и куда поставить колыбельку... У ее ребенка не было ни имени, ни тела, ни дня, а она все равно горевала, и тем страшнее казалась война — то, что кто-то допустил само явление, что чьи-то дети будут уходить и умирать раньше своих родителей.
Может, это женское.

В то же время Венди понимала, что нацистов остановить нужно, и что она никому бы не доверила такое ответственное дело, только свои братьям. Но она понимала, что и сама не может оставаться в стороне. И Элис не могла оставаться в стороне. И все те женщины, которые отказывались сидеть и ждать, когда их спасут Джоны и Майклы, а подхватывали работы, еще два года назад считавшиеся неподходящими для английских леди, и записывались добровольцами, и в шестнадцать лет шли в больницы и предлагали помощь, даже если не знали, как поставить градусник. Потому что в конечном итоге люди были людьми вне зависимости от пола и хотели выручить друг друга.

Венди открыла было рот, чтоб как-то все это высказать, но не успела. У нее тоже сирена выработала какие-то новые рефлексы, которые еще неизвестно как будут отдаваться ей в будущем — если она доживет до своего будущего.
Вместо свое отповеди, Венди только и сказала, что:
— Мама...
Но миссис Дарлинг уже была в коридоре, ее вел Джон. Мама прижимала к себе фотоальбом — видимо, рассматривала его со старшим сыном, и взгляд ее теперь был более осмысленным, а шаг твердым. В этот раз она совершенно не возражала пойти вместе со всеми. Венди протиснулась мимо них в ванную, чтобы схватить набор первой помощи.