Когда-то квартира в которой проживал ныне герр Дроссельмейер принадлежала фабриканту по имени Израиль Шапира. Что он производил, и какими трудами получил весьма приличное состояние, история умолчала. Или Теодор Дроссельмейер этим особо не интересовался. Ясно было одно — пока немецкий народ страдал, проклятый иудей Шапира, подобно пауку, присосался к недрам германских земель, и пил кровь тех, кого поработила его недостойная личность. Но потом германский народ восстал, и такие, как Шапира, получили по заслугам. А такие, как герр Дроссельмейер получили возможность, в свою очередь, право на моральную компенсацию. Так, Рейх, например, компенсировал моральные страдания Теодору Дроссельмейеру в виде пятикомнатной квартиры в центре Берлина. Правда, для этого, потребовалось обратиться к кое-каким знакомым из числа тех, кто наиболее приближен к власть имущим. Кое-что пообещать. И кое-что дать взамен. Но в итоге, апартаменты Израиля Шапира, с частично сохранившейся меблировкой, достались Теодору. И с тех пор герр Дроссельмейер больше не страдал. По крайней мере, по поводу того, что ему не хватает места для отдыха и работы.

Впрочем, со времени, когда в обители Теодора поселилась его крестница Мари Штальбаум, пришлось немного потесниться. Кое-что открыть — пустовавшую комнату для гостей. Кое-что прикрыть — педантично запирать за собой двери кабинета, где Дроссельмейер работал над своей новой идеей фикс — машиной перемещающей в Волшебную страну. Немцы любят длинные названия. Когда они не могут придумать достаточно длинного названия — они не придумывают его вовсе. Поэтому машина Теодора не звалась никак. Просто машина. Он не говорил о ней ни с кем, поэтому представлять её не требовалось. До позднего вечера Дроссельмейер задерживался у себя, затем запирал кабинет и отправлялся спать. А иногда запирал себя в нём сам, и никуда не ложился, а трудился до утра, после чего отправлялся на работу.

В этот вечер себя тоже надо было запереть в кабинете. И не распивать чаи из сервизов Шапира. Потому, что в итоге чай и сыграл с ним злую шутку. По непонятной причине, после чаепития с Мари, Теодора стало клонить в сон. Он и проспал то всего ничего — какой-то жалкий час в кресле. Но ощущал себя разбитым и одеревеневшим. Наскоро умывшись прохладной водой, Дроссельмейер решил всё таки заглянуть в кабинет, чтобы немного поработать, а затем со спокойной совестью лечь спать. Но решение о сне сняло, как рукой, когда он увидел в кабинете крестницу.

— Удивительная во всех отношениях.

Он постоял на пороге, засунув руки в карманы, разглядывая Мари с любопытством. Интересно, она сама такая любопытная или для кого-то? И чай ... Как интересно. Может быть и его племянник тоже не просто так был застрелен. Где есть одно, то почему бы не быть и другому? Потому, что всё складывалось как-то слишком уж подозрительно для простого совпадения. Теодор работал на Рейх — секретом то ни для кого не было. И работал не только над своей машиной, но и над другими, куда более важными вещами для правительства и страны. Сколько всего можно было узнать, покопавшись в его бумагах.

— Как жаль, что всё же матушка не научила тебя уважению к личному пространству посторонних, — он даже вздохнул. Закрыл за собой дверь, подошёл к Мари, которая так и стояла замерев, тыкая пальчиком в чертёж.
Его никогда не отличала особая яркость мимики, понять по лицу, что творилось на душе у Дроссельмейера было достаточно трудно. Потому в минуты раздражения, ему было лучше не попадаться. Всё ещё тая вопрос во взгляде, Теодор молниеносно схватил за крестницу за шкирку, как котёнка, и больно сжал загривок.
— Мне самому хочется задать вопрос — какого чёрта ты тут забыла? И по какому праву ты перебираешь мои бумаги — кто тебе приказал это сделать? И поверь — на свои вопросы, я получу ответ, а вот ты на свой — как получится.

Телефонная будка. Ночи бессонные, и всего лишь телефонная будка. Теодор бы фыркнул презрительно, если бы не понимал — сейчас Мари может воспринимать увиденное лишь визуально, и в ход, разумеется, пойдут беспочвенные ассоциации. Так, что спасибо ещё, что не Зингер. Сам он вдохновлялся историей о шкафах, которую когда-то слышал в юности. Как будто один профессор, многим старше него, побывав в некоем трехмерном пространстве, принёс оттуда яблоко, зерна которого посадил в саду. Через время они проросли, и появилась на яблоня, послужившая, в свою очередь, древесиной для шкафа. И вот этот самый шкаф мог, при благоприятных условиях, служить своего рода проводником между мирами. Правда тот шкаф, что пытался сотворить сам Дроссельмейер качественно отличался от того, из старой замшелой истории, которой, быть может, и не было вовсе.

— Как минимум, я обвиняю тебя в том, что ты суешь свой нос куда не следует. И я ещё раз хочу узнать — зачем тебе нужна эта информация? Что ты будешь с ней делать?

С одной стороны, Теодор не верил в то, что его крестница будет идти против него. С другой же, зная современную молодёжь — он был готов поверить в что угодно. Помимо международного шпионажа, существовали те, кто готов был многое заплатить за то, чтобы открытия и наработки Дроссельмейера достались им. Быть пригретым под крылышком фюрера — слишком лакомый кусочек для того, чтобы от него отказываться. Мари была слишком молода, и по мнению Теодора, могла действовать даже не вполне сознательно, но по наущению кого-то со стороны. Увы, но он всё ещё никак не мог отделаться от мысли, что его крестница — дитя, пусть даже она давно выросла.

Тем не менее, подозрительность Теодора несколько пошатнулась, когда он получил достаточно нелепый, почти детский ответ на свой вопрос. Он разжал руку, кинул на Мари насмешливый взгляд, а затем поинтересовался:
— И что же ты тут намеревалась обнаружить? Убитых жён?
Дроссельмейер потянулся к пачке сигарет, прикурил одну, и затянувшись продолжил своё наступление, выдыхая вопрос вместе с облачком дыма:
— Позволь узнать —  много ли ты поняла из того, что ты увидела? И что ты думаешь об этом?
Какой творец не желает услышать мнение о своём детище? Вот и Теодор желал, пусть даже детища ещё никакого не было, а лишь зачатки его на бумаге. Злость его ушла. Осталась подозрительность, через которую прорывалось нетерпеливое любопытство.

— Зачем? — ответ крестницы поставил Теодора в тупик. Зачем ей знать о нём лучше, если Мари и так были известны вещи, которые вполне ладно складывались в потрет Теодора Дроссельмейера — он занимался наукой, жил один и любил кофе с молоком и двумя ложечками сахара. На праздники Теодор всегда дарил подарки крестникам, и занимался с ними несколько больше, нежели чем позволяли себе их родители. Информация более чем исчерпывающая. Мысль о том, что фройляйн Штальбаум желала узнать своего крёстного из неких смутных человеческих и семейных чувств, господина Дроссельмейер не посетила. А если бы и посетила он, наверно, бы очень удивился. Кому интересно знать, что у него внутри? Кроме, разве что, студентов в анатомическом отделении. Что за нелепая, детская причуда!

Но эта нелепая детская причуда мало помалу потушила злость Теодора. Он не расслабился, и его подозрительность нисколько не уснула, однако он всё же позволил себе пуститься в дебри истинно мужских размышлений о том, что женщины, прости Боже, выдумывают себе невесть что. Как будто у них и других забот мало.
Теодор смерил Мари слегка ироничным взглядом, даже пожалев о том, что не сдержался и дал волю рукам, а затем насмешливо бросил:
— Нужно было начать со шкафов. Может быть там-то они и висят. Засушенные и на всё согласные.
На самом деле в одном из шкафов у него стояла банка с заспиртованным младенцем гидроцефалом, но при определённом взгляде через стекло, его можно было принять за слишком умную женщину, которой не повезло попасться в руки к учёном с богатым воображением и острым скальпелем. Можно было найти в этом кабинете и другие вещи, однако Теодор предусмотрительно запирал многие из ящиков. Его крестнице пришлось бы постараться, чтобы открыть все за короткий срок. Не те подарки дарил он ей в детстве, отнюдь не те! Нужно было сосредоточиться на механических замочках и шкатулочках с секретом, а не на куклах с острыми и крепкими зубами. Но кто же знал.

Скрестив руки на груди, Теодор внимательно слушал Мари. В её рассуждениях присутствовала логика и интерес. Уже хорошо. С другой стороны, что бы там не было, но рассказывать ей правду крёстный не собирался. Опять таки — зачем? Всему своё время. Тем более, что Мари так дурно восприняла ту, давнюю, историю с крысами. Что может случиться с ней сейчас, если он, Дроссельмейер, заявит ей, что тот самый король крыс, не плод её воспалённого лихорадкой воображения, а настоящий и живой? Он уверен — ничего хорошего.
— Маленького еврейского мальчика? Или целый цыганский хор? — неприятно улыбнулся Теодор, когда крестница упомянула о добровольцах. Нет, они то потребуются, всенепременно. Но они должны быть ... Особенными. Как, например, в своей время, была особенной Мари. Маленькие еврейские мальчики не годятся. Тем не менее, не желая показаться грубым, Дроссельмейер всё же кивнул:
— Можно попробовать. Я был бы благодарен.
В конце концов, не обязательно пускать этого добровольца в расход сразу. Можно и повременить. Вздохнув, Дроссельмейер мельком взглянул на бумаги, а затем снова перевёл взор на фройляйн Штальбаум.
— Я хочу выпить кофе. Присоединишься? — и чуть помедлив, добавил: — Простой чёрный кофе с молоком. Без занятных добавок.
Он был почти уверен, что в чай её ручка ему чего-то да плеснула.

Она не могла доверять ему потому, что в детстве он удружил ей, толкнув в историю с крысами и Волшебной страной. Без сострадания. Без каких-либо эмоций. Им двигал лишь интерес исследователя. Для него Мари мало чем отличалась от юркой мышки, к которой можно подключить провода.
Возможно Теодору следовало бы задуматься о том, что неплохо было бы создать нечто, что научило бы его чувствовать, как чувствуют нормальные люди. Или по крайней мере ощущать стыд за собственные поступки. Но ему это даже в голову не приходило. Находясь постоянно наедине с собой он ни разу не заглядывал в себя.
Потому, на слова крестницы,  Дроссельмейер ответил лишь неопределенным:
— К чему тебе копаться во мне? Есть более интересные личности для изучения.
Он мог бы снова включить свою подозрительность, но нечто подсказывало ему, что причина интереса Мари кроется в ее детстве, а именно — в той истории со Щелкунчиком и крысами. Не просто так чертежи машины волшебства поманили ее. Возможно эта старая история до сих пор ее не отпустила. Как интересно.

Размышляя над этим, он все же усмехнулся, когда крестница подхватила его фантазию о женах.
— Для домашнего хранения — несомненно.
Дроссельмейер все еще думал о прошлом, о том, что он провернул когда-то давно, вопреки даже здравому смыслу. И ведь у него получилось. Так, быть может, получится и сейчас, с этой машиной. Нужно лишь приложить должны для того усилия.
Все еще во власти своих мыслей, Теодор принялся наводить порядок на столе. Чисто машинально собрал и разложил бумаги по ровным стопкам, поставил в ряд карандаши, выровнял стопку справочников, как по линейке. Это все помогало ему успокоиться. Все это, впрочем, не мешало ему продолжить разговор с крестницей.
— Похожим на меня? Хочешь выкрасть ученого для этого дела? Или иного нездорового энтузиаста?
Кстати, весьма неплохая идея. Возможно стоит ее обдумать, когда придет время.

Из мира фантазий и захватывающих перспектив, его вырвал вопрос крестницы. Теодор с некоторым удивлением посмотрел на Мари, продолжая выравнивать листки в папке.
— Да, разумеется. Как удобно.

В кухне он вымыл руки, поставил чайник на плиту. Если в кабинете присутствовала некая хаотичность, то в других частях дома царил порядок, прямо указывающий на то, что хозяин этой квартиры обладает нервическим складом характера. Банки стояли по росту и цвету, чашки повернуты ручками в одну сторону. Он считал, что это помогает ему лучше размышлять. И потому сейчас, разливая кофе, Дроссельмейер только тогда сел за стол, когда удостоверился, что приборы стоят ровно по диагонали друг от друга.
— Давно хотел спросить. Тебя беспокоят сны, как в детстве? Или ты уже все забыла? — беспечным тоном поинтересовался Теодор у вошедшей Мари.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-11-05 00:27:02)

Кофе лучше чая, по той простой причине, что кофе — не чай, и даже нисколько на него не похож. Особенно на тот, в который крестница подмешала какую-то дрянь ... Интересно, что именно? Теодор наблюдал за Мари поверх своей чашки. Наблюдал так же, как и раньше — с любопытством исследователя. Он видел в ней всю ту же девочку, хотя и понимал, что эта девочка давно выросла, превратившись в барышню с которой нужно держать ухо востро. С одной стороны это его печалило — глядя на фройляйн Штальбаум, Теодор явственно чувствовал, что время неумолимо. С другой же — наталкивало на мысль воспользоваться новоявленной опасностью Мари в своих целях. Ведь, в случае чего, подозрения на молодую особу падали не столь быстро. По крайней мере, если у той доставало ума и ловкости. Умом Господь Мари не обидел, а над ловкостью стоит поработать, но вряд ли это такая уж проблема.

— Почему? — изумился Теодор слегка улыбнувшись крестнице, — Из любопытства. Исключительно из любопытства.

Из любопытства исследователя опять таки. Ему было интересно, как Волшебная страна повлияла на Мари и повлияла ли. Иногда ему казалось, что она вышла из этой истории совершенно неповреждённой. Иной же раз отчётливо виделось, что проделка с королём крыс, деревянной игрушкой и волшебством не прошло бесследно.

— Ты видишь крыс? До сих пор? Интересно, — Дроссельмейер сделал глоток кофе, помедлил, а затем в упор посмотрел на фройляйн Штальбаум. — А что ты сделала с теми коронами? Помнишь? Ты говорила, что сорвала их с голов не то крыс, не то крысы. Я до сих пор удивлён тому, как ты их стащила ...

То была достаточно жестоко  со стороны Теодора. Ведь он, в присутствии родителей Мари, заявил, что эти короны — всего лишь украшение к цепочке старых часов его деда, которое он когда-то ей подарил. Хотя ведь знал, что это всё неправда. Но ведь не солгал, что малышка их украла у него, а ведь мог бы. Теперь пришла пора поблагодарить крестного за это небольшое милосердие.

Осязаемое доказательство присутствия влияния Волшебной страны в реальности — вот чем были те короны. Мари лишила Крысиного короля символа его власти, тем самым приобретя для себя право победительницы. Но где уж ребёнку понять это. Дети, пусть даже верящие в сказки, никогда не докапываются до сути. У них нет мотиваций — одни лишь эмоции и чувства. По крайней мере — так думал Дроссельмейер, а он не очень-то хорошо разбирался в детской психологии. Дети интересовали его ровно настолько, насколько он мог с них получить желаемое — непритворную радость от подарков, живой интерес юного существа к некой загадочной истории, кою добрый дядюшка или крёстный Дроссельмейер, готов был во всех подробностях рассказывать, дабы заманить в её ажурные сети наивных. Так, когда-то, она заманил и Мари. Да и покойного Фридриха, отчасти, тоже.

— Ты считаешь, что они готовы атаковать тебя или же сами ищут защиты, поднимая против тебя саблю или ствол?

«Журнал по психотерапии и смежным областям», издаваемый герром Юнгом публиковал на своих страницах много интересных материалов касательно снов. Так, например, господин Юнг утверждал, что некоторые сны являются  симптомом того, что сновидец пребывает в разногласии с бессознательным. Где-то в глубине своего естества, Мари, конечно же помнила и Волшебную страну, и Крысиного короля, и роль крестного во всей этой истории. Но смогла бы она себе признаться в этом сейчас? Теодор полагал, что скорее всего нет. Оттого в её снах присутствовали крысы. Оттого крестница до сих пор боялась и ненавидела их.

— Ах, как жаль, — с улыбкой покачал головой Теодор, жестом предлагая Мари ещё кофе, — Я полагал, что ты хранишь их на память о своём детстве. Неужели ты была так уж несчастна тогда, что решилась избавляться от старых историй?

Чего он хотел? Поиздеваться, вот что. Заставить хорошенькую крестницу понервничать и попереживать в отместку за её любопытство. Была бы у него возможность, наверно уже бы приволок крысу из Волшебной страны, чтобы посмотреть, как Мари ту встретит и что сделает в первую очередь. Это ведь тоже, своего рода, опыт, не так ли?

— И что же ты у меня украла? — Дроссельмейер окинул Мари взглядом и взялся за свою порцию кофе, — И насколько развила своё мастерство теперь? Ведь оно может очень пригодиться в этой, взрослой жизни.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-11-18 16:32:20)