Вверх
Вниз

WW fairy tales

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » WW fairy tales » Завершенные эпизоды » [1939.03.28] Секреты в шкафу


[1939.03.28] Секреты в шкафу

Сообщений 1 страница 14 из 14

1

https://forumupload.ru/uploads/001a/e3/85/20/179025.png

Теодор Дроссельмейер, Мари Штальбаум


28 марта 1939 года


Обитель герра Дроссельмейера

https://forumstatic.ru/files/001a/e3/85/11649.png

У герра Дроссельмейера есть запертые двери, а у Мари — отмычки и нездоровое любопытство.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-10-24 21:47:50)

+1

2

Разумеется, это было невежливо. При прочих равных герр Дроссельмейер всё же дал Мари не приют, но укрытие, и заботился о ней эти три дня, как полагалось заботиться о гостящей родственнице: без излишней навязчивости, но и не без внимания, показывавшего по крайней мере Мари, что особым доверием крёстного она не пользовалась. В чём-то герр Дроссельмейер, безусловно, был прав: обнаружив в доме запертые двери, Мари почти сбилась с курса, и всё чаще, изучая бумаги Фридриха, гадала, что же за ними.
Со временем это стало раздражать. Мари никак не могла сосредоточиться на том, что по-настоящему было важно, и в ночь на двадцать восьмое марта всё же решилась. На часах было три утра, когда, вооружившись подарком Фридриха на её последний день рождения, Мари опустилась на колени рядом с замочной скважиной столь непотребно запертой двери.
Если так подумать, герр Дроссельмейер был виноват сам: оставь он всё на видном месте, не подчёркивай он так явно секретность своих изысканий, Мари бы не заинтересовалась. А так — две капли снотворного в вечерний чай, чтобы обеспечить себе уверенность, полторы минуты работы отмычкой, тридцать секунд на то, чтобы притворить за собой дверь.
Кабинет встретил её запахом чернил, бумаги и железа. Мари понравилось и, вдохнув поглубже, она без колебаний зажгла свет. Чертежи, чертежи, чертежи — скучно. Мари прошлась по ящикам, перетряхнула карманы забытого пиджака, заглянула за дверцы шкафа. Ничего интересного.
В механике Мари понимала до прискорбного мало, но память у неё была хорошая, и к чертежам ей всё же пришлось вернуться. Хорошо бы было снять копии, чтобы изучить на досуге, но Мари не знала, с чего начать — выглядели они все примерно одинаково: множество заметок на полях и исправлений. Центральная часть, впрочем, отличалась мало, и то, что Мари видела, было больше всего похоже на телефонную будку. Не немецкую — английскую, только не красного цвета.
Отложив чертежи на потом, Мари прошлась по содержимому стола ещё раз, уже внимательнее. Полистала рабочий блокнот крёстного — чёрт бы побрал его почерк, — и удивлённо скривилась: что за Червонная королева? Даже в Британии был только король Георг.
Дочитать до конца Мари не успела — послышались шаги в коридоре, но, так как бежать было уже и поздно, и бесполезно, Мари только спешно стянула с плеч халат с целью сложить на столе и спрятать внутри блокнот, и склонилась над чертежами. После — обернулась на звук открывающейся двери, чтобы улыбнуться крёстному и замереть пальцем над последним из набросков:
— Что за машина, герр Дроссельмейер?

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-10-24 22:17:19)

+1

3

Когда-то квартира в которой проживал ныне герр Дроссельмейер принадлежала фабриканту по имени Израиль Шапира. Что он производил, и какими трудами получил весьма приличное состояние, история умолчала. Или Теодор Дроссельмейер этим особо не интересовался. Ясно было одно — пока немецкий народ страдал, проклятый иудей Шапира, подобно пауку, присосался к недрам германских земель, и пил кровь тех, кого поработила его недостойная личность. Но потом германский народ восстал, и такие, как Шапира, получили по заслугам. А такие, как герр Дроссельмейер получили возможность, в свою очередь, право на моральную компенсацию. Так, Рейх, например, компенсировал моральные страдания Теодору Дроссельмейеру в виде пятикомнатной квартиры в центре Берлина. Правда, для этого, потребовалось обратиться к кое-каким знакомым из числа тех, кто наиболее приближен к власть имущим. Кое-что пообещать. И кое-что дать взамен. Но в итоге, апартаменты Израиля Шапира, с частично сохранившейся меблировкой, достались Теодору. И с тех пор герр Дроссельмейер больше не страдал. По крайней мере, по поводу того, что ему не хватает места для отдыха и работы.

Впрочем, со времени, когда в обители Теодора поселилась его крестница Мари Штальбаум, пришлось немного потесниться. Кое-что открыть — пустовавшую комнату для гостей. Кое-что прикрыть — педантично запирать за собой двери кабинета, где Дроссельмейер работал над своей новой идеей фикс — машиной перемещающей в Волшебную страну. Немцы любят длинные названия. Когда они не могут придумать достаточно длинного названия — они не придумывают его вовсе. Поэтому машина Теодора не звалась никак. Просто машина. Он не говорил о ней ни с кем, поэтому представлять её не требовалось. До позднего вечера Дроссельмейер задерживался у себя, затем запирал кабинет и отправлялся спать. А иногда запирал себя в нём сам, и никуда не ложился, а трудился до утра, после чего отправлялся на работу.

В этот вечер себя тоже надо было запереть в кабинете. И не распивать чаи из сервизов Шапира. Потому, что в итоге чай и сыграл с ним злую шутку. По непонятной причине, после чаепития с Мари, Теодора стало клонить в сон. Он и проспал то всего ничего — какой-то жалкий час в кресле. Но ощущал себя разбитым и одеревеневшим. Наскоро умывшись прохладной водой, Дроссельмейер решил всё таки заглянуть в кабинет, чтобы немного поработать, а затем со спокойной совестью лечь спать. Но решение о сне сняло, как рукой, когда он увидел в кабинете крестницу.

— Удивительная во всех отношениях.

Он постоял на пороге, засунув руки в карманы, разглядывая Мари с любопытством. Интересно, она сама такая любопытная или для кого-то? И чай ... Как интересно. Может быть и его племянник тоже не просто так был застрелен. Где есть одно, то почему бы не быть и другому? Потому, что всё складывалось как-то слишком уж подозрительно для простого совпадения. Теодор работал на Рейх — секретом то ни для кого не было. И работал не только над своей машиной, но и над другими, куда более важными вещами для правительства и страны. Сколько всего можно было узнать, покопавшись в его бумагах.

— Как жаль, что всё же матушка не научила тебя уважению к личному пространству посторонних, — он даже вздохнул. Закрыл за собой дверь, подошёл к Мари, которая так и стояла замерев, тыкая пальчиком в чертёж.
Его никогда не отличала особая яркость мимики, понять по лицу, что творилось на душе у Дроссельмейера было достаточно трудно. Потому в минуты раздражения, ему было лучше не попадаться. Всё ещё тая вопрос во взгляде, Теодор молниеносно схватил за крестницу за шкирку, как котёнка, и больно сжал загривок.
— Мне самому хочется задать вопрос — какого чёрта ты тут забыла? И по какому праву ты перебираешь мои бумаги — кто тебе приказал это сделать? И поверь — на свои вопросы, я получу ответ, а вот ты на свой — как получится.

+1

4

Эту характеристику машины Мари готова была до поры принять на веру — доказательств обратного у неё всё равно не было. Да даже если бы и были, во всех этих чертежах разобраться мог бы разве что их создатель, а никак не она, тем более при беглом просмотре.
— Она похожа на телефонную будку, — беззаботно поделилась впечатлением Мари, без тени стеснения разглядывая крёстного в ответ.
В детстве ей не доводилось ломать его игрушек — только Фрицу, — но и это герр Дроссельмейер, хоть и расстраивался, спускал на тормозах. Мари думала, это оттого, что ему всё равно: она с малых лет запомнила его таким же слегка бесчувственным, как её отец, и увлечённым больше идеей, чем чувствами окружающих. Раньше это было обидно, но теперь Мари уже привыкла.
Теперь в отношении крёстного Мари двигал больше исследовательский интерес, странным образом совмещаемый с желанием добиться от него если не признания, которое она так и не сумела вытребовать у отца, то хотя бы внимания. Холодный расчёт в словах и поступках прикрывал оставшиеся из детства эмоции недостаточно хорошо, и не без волнения Мари проследила взглядом, как закрылась по воле крёстного дверь.
Это было... показательно, ведь в квартире они были только вдвоём.
— Ещё и эти уроки просто не влезли бы в моё расписание, — Мари коротко усмехнулась и тут же поморщилась: было скорее унизительно, чем болезненно, хотя болезненно тоже. А ещё — волнительно.
Крёстный злился, это было совершенно точно. Злился на неё, владея голосом хуже, чем лицом, и, видел Бог, Мари это нравилось. Так он хоть как-то походил на нормального, живого человека, способного если уж не любить её, то хотя бы её ненавидеть.
Или бояться.
Мари так и не решила, что ей было бы приятнее.
— О, — вздохнула она, снизу вверх глядя крёстному в глаза, и, точно хорошая девочка, устроила ладони на краю столешницы. — Вы что, обвиняете меня в шпионаже?
Она искала и ловила предателей, а не поддерживала их ряды. Подозревать её в работе против Рейха со стороны крёстного было просто бесчестно. Как будто бы он её совсем не знал.
Как будто бы ему было на неё плевать, и Мари не удержалась от обиженного фырканья:
— Какая чушь.
Если бы он знал её чуть лучше, понял бы, что сам виноват в сложившейся ситуации.
— Вы же сами закрыли дверь, герр Дроссельмейер, — мягко напомнила ему Мари. — Как будто не догадывались, что мне будет интересно.
Проводи он с ней больше времени, этого бы не случилось. Не её вина, что она никогда толком не интересовала ни его, ни отца — девочки вроде неё вообще редко интересовали своих родных.
Им же хуже.

+1

5

Телефонная будка. Ночи бессонные, и всего лишь телефонная будка. Теодор бы фыркнул презрительно, если бы не понимал — сейчас Мари может воспринимать увиденное лишь визуально, и в ход, разумеется, пойдут беспочвенные ассоциации. Так, что спасибо ещё, что не Зингер. Сам он вдохновлялся историей о шкафах, которую когда-то слышал в юности. Как будто один профессор, многим старше него, побывав в некоем трехмерном пространстве, принёс оттуда яблоко, зерна которого посадил в саду. Через время они проросли, и появилась на яблоня, послужившая, в свою очередь, древесиной для шкафа. И вот этот самый шкаф мог, при благоприятных условиях, служить своего рода проводником между мирами. Правда тот шкаф, что пытался сотворить сам Дроссельмейер качественно отличался от того, из старой замшелой истории, которой, быть может, и не было вовсе.

— Как минимум, я обвиняю тебя в том, что ты суешь свой нос куда не следует. И я ещё раз хочу узнать — зачем тебе нужна эта информация? Что ты будешь с ней делать?

С одной стороны, Теодор не верил в то, что его крестница будет идти против него. С другой же, зная современную молодёжь — он был готов поверить в что угодно. Помимо международного шпионажа, существовали те, кто готов был многое заплатить за то, чтобы открытия и наработки Дроссельмейера достались им. Быть пригретым под крылышком фюрера — слишком лакомый кусочек для того, чтобы от него отказываться. Мари была слишком молода, и по мнению Теодора, могла действовать даже не вполне сознательно, но по наущению кого-то со стороны. Увы, но он всё ещё никак не мог отделаться от мысли, что его крестница — дитя, пусть даже она давно выросла.

Тем не менее, подозрительность Теодора несколько пошатнулась, когда он получил достаточно нелепый, почти детский ответ на свой вопрос. Он разжал руку, кинул на Мари насмешливый взгляд, а затем поинтересовался:
— И что же ты тут намеревалась обнаружить? Убитых жён?
Дроссельмейер потянулся к пачке сигарет, прикурил одну, и затянувшись продолжил своё наступление, выдыхая вопрос вместе с облачком дыма:
— Позволь узнать —  много ли ты поняла из того, что ты увидела? И что ты думаешь об этом?
Какой творец не желает услышать мнение о своём детище? Вот и Теодор желал, пусть даже детища ещё никакого не было, а лишь зачатки его на бумаге. Злость его ушла. Осталась подозрительность, через которую прорывалось нетерпеливое любопытство.

+2

6

С тем, что Мари действительно следовало проигнорировать запертую дверь, Мари почти готова была согласиться. Правила приличия, те самые, что так старательно вкладывала в её голову матушка, требовали от Мари именно этого, и, может быть, ещё носить герру Дроссельмейеру по утрам кофе, чтобы ему приятнее работалось.
Согласиться с кофе было проще.
— Вообще ничего, — честно фыркнула Мари. — Я просто хотела узнать вас получше.
Если бы она нашла что-то стоящее, ещё имело бы смысл её об этом спрашивать. Но пока она нашла только чертежи — важные, без всякого сомнения, если крёстный подозревал, что она могла бы продать информацию на сторону, что делало их только интереснее, — но совершенно непонятные. Теперь, если герр Дроссельмейер не выкинул бы её на улицу тотчас же, ей просто необходимо было бы снять с них копии — и обязательно разобраться самой. Отложив это на потом, Мари потёрла затылок, по-детски обиженно морща нос:
— Жёны бы уже пахли.
Она в самом деле не знала, что искала, когда лезла сюда. Может быть, женский чулок со следами губной помады на нём, или хотя бы свою детскую фотографию — это должно было быть чем-то из области человеческих пороков, в чём она бы разбиралась. Точно не из науки, в которой она не смыслила совсем.
Но, видимо, должна была. Не только вопрос — тон, которым он был задан, — возвращал Мари в детство снова, к её учителю литературы. Что она поняла в прочитанном? Правильно ли она поняла? Мари всегда давала верные ответы, даже если была с ними не согласна. Сделать то же самое сейчас было чертовски важно, Мари нутром это чувствовала.
— Я поняла мало, — честно призналась Мари, вопросительно протягивая руку к пачке сигарет, чтобы закурить тоже, и бросила короткий взгляд на чертежи, подглядывая. Проку было немного: всё равно что читать со шпаргалки на итальянском, и Мари пришлось задействовать логику. Герр Дроссельмейер вряд ли взялся бы за что-то простое, не так ли? — Ваша телефонная будка будет расходовать много энергии, это раз. Она должна вмещать человека, это два.
Мари подняла глаза, проверяя по лицу крёстного, правильным ли путём шла, но, как обычно, не разглядела ничего. Вздохнула снова.
— И ей требуется доработка, это три.
Этот вывод Мари сделала на основе множества исправлений — даже тот чертёж, что выглядел свежее прочих, явно был не последним. Крёстный не готов был строить свою машину сейчас, и тем более испытывать её. Но после...
— Хотите, я найду вам добровольца, когда вы закончите?
Сама она в неё бы не полезла, что бы там ни задумал крёстный, но она вполне готова была ему помочь в его изысканиях — просто другим путём. Это наверняка сделало бы их ближе.
Может быть, крёстный бы даже заметил: она уже выросла.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-10-30 00:38:54)

+2

7

— Зачем? — ответ крестницы поставил Теодора в тупик. Зачем ей знать о нём лучше, если Мари и так были известны вещи, которые вполне ладно складывались в потрет Теодора Дроссельмейера — он занимался наукой, жил один и любил кофе с молоком и двумя ложечками сахара. На праздники Теодор всегда дарил подарки крестникам, и занимался с ними несколько больше, нежели чем позволяли себе их родители. Информация более чем исчерпывающая. Мысль о том, что фройляйн Штальбаум желала узнать своего крёстного из неких смутных человеческих и семейных чувств, господина Дроссельмейер не посетила. А если бы и посетила он, наверно, бы очень удивился. Кому интересно знать, что у него внутри? Кроме, разве что, студентов в анатомическом отделении. Что за нелепая, детская причуда!

Но эта нелепая детская причуда мало помалу потушила злость Теодора. Он не расслабился, и его подозрительность нисколько не уснула, однако он всё же позволил себе пуститься в дебри истинно мужских размышлений о том, что женщины, прости Боже, выдумывают себе невесть что. Как будто у них и других забот мало.
Теодор смерил Мари слегка ироничным взглядом, даже пожалев о том, что не сдержался и дал волю рукам, а затем насмешливо бросил:
— Нужно было начать со шкафов. Может быть там-то они и висят. Засушенные и на всё согласные.
На самом деле в одном из шкафов у него стояла банка с заспиртованным младенцем гидроцефалом, но при определённом взгляде через стекло, его можно было принять за слишком умную женщину, которой не повезло попасться в руки к учёном с богатым воображением и острым скальпелем. Можно было найти в этом кабинете и другие вещи, однако Теодор предусмотрительно запирал многие из ящиков. Его крестнице пришлось бы постараться, чтобы открыть все за короткий срок. Не те подарки дарил он ей в детстве, отнюдь не те! Нужно было сосредоточиться на механических замочках и шкатулочках с секретом, а не на куклах с острыми и крепкими зубами. Но кто же знал.

Скрестив руки на груди, Теодор внимательно слушал Мари. В её рассуждениях присутствовала логика и интерес. Уже хорошо. С другой стороны, что бы там не было, но рассказывать ей правду крёстный не собирался. Опять таки — зачем? Всему своё время. Тем более, что Мари так дурно восприняла ту, давнюю, историю с крысами. Что может случиться с ней сейчас, если он, Дроссельмейер, заявит ей, что тот самый король крыс, не плод её воспалённого лихорадкой воображения, а настоящий и живой? Он уверен — ничего хорошего.
— Маленького еврейского мальчика? Или целый цыганский хор? — неприятно улыбнулся Теодор, когда крестница упомянула о добровольцах. Нет, они то потребуются, всенепременно. Но они должны быть ... Особенными. Как, например, в своей время, была особенной Мари. Маленькие еврейские мальчики не годятся. Тем не менее, не желая показаться грубым, Дроссельмейер всё же кивнул:
— Можно попробовать. Я был бы благодарен.
В конце концов, не обязательно пускать этого добровольца в расход сразу. Можно и повременить. Вздохнув, Дроссельмейер мельком взглянул на бумаги, а затем снова перевёл взор на фройляйн Штальбаум.
— Я хочу выпить кофе. Присоединишься? — и чуть помедлив, добавил: — Простой чёрный кофе с молоком. Без занятных добавок.
Он был почти уверен, что в чай её ручка ему чего-то да плеснула.

+1

8

— Дурацкий вопрос.
Хотя ответ на него у Мари уже был: не тот, который понравился бы герру Дроссельмейеру, зато честный. Выждав полминуты за испытующим взглядом — вдруг крёстный ответил бы на свой вопрос сам? Должно же в нём было хоть что-то соответствовать норме, идти вровень с общественным суждениями — Мари всё же озвучила:
— Мне интересно понять, как вы думаете — и о чём.
Люди ведь так делали веками: изучали друг друга, чтобы чувствовать себя в безопасности. Это всё инстинкт выживания, который они позже начали называть "интересом" и "вниманием" к другим и возвели в рамки обычной вежливости. Мари тоже старалась быть вежливой с крёстным. Насколько могла.
Могла она недолго, и, беспечно поведя плечом, добавила:
— Вдруг это подскажет мне, почему мне кажется, что я не могу вам доверять?
Найди она в самом деле трупы его несостоявшихся жён, это бы объяснило хоть что-то. Озабоченность собственными пороками была куда понятнее одержимости наукой, а при таких последствиях легко можно было бы согласиться с тем, что дверь в кабинет должна была быть заперта. Но жён не было — Мари проверяла в шкафах, — а с ними не было и объяснений.
Очевидно, всё дело было в машине. Мари, всё ещё думавшая о жёнах, вздёрнула бровь и поинтересовалась:
— А что, засушенные — так принципиально?
Среди живых на всё согласных тоже было немало. Мари даже водила знакомство с парой таких, закреплённых за офицерами — просто на всякий случай, чтоб, если что, не ложиться под них самой. Эта статья расходов в их с Фридрихом семейном бюджете называлась "инвестициями в супружескую верность".
Тогда они ещё надеялись, что Мари прекратит работу, когда станет его женой. Думали даже, что после усыновят кого-нибудь — разумеется, тайно, чтобы после выдать за своего.
— Нет, — покачала головой Мари, едва сжав губы, как делала всегда, когда речь заходила о детях, — я думала о ком-то, более похожем на вас.
Если герр Дроссельмейер думал над своей машиной дома, а не в лабораториях, очевидно, это не касалось его работы на Рейх и предназначалось только ему. Маленькие дети здесь бы не подошли.
— Хорошо, — кивнула Мари, показывая, что они договорились и что благодарность была бы кстати.
Если ей не удаётся добиться от крёстного других эмоций, благодарность — это уже кое-что. Хотя злость была лучше. Злость — сильная эмоция, и Мари была разочарована тем, что та так быстро прошла.
Мари винила в этом себя.
— Только две ложки сахара, — пообещала она, едва сцепив зубы: и это всё?
Ну и чёрт с ним. Подхватив сложенный халат к груди, Мари холодно предупредила:
— Но мне нужно переодеться. Даже если вас моя красота не трогает, мне будет комфортнее пить с вами кофе в чём-то другом.
Сунуть нос в его рабочую тетрадь она успела бы и позже. До рассвета было ещё достаточно времени.

+1

9

Она не могла доверять ему потому, что в детстве он удружил ей, толкнув в историю с крысами и Волшебной страной. Без сострадания. Без каких-либо эмоций. Им двигал лишь интерес исследователя. Для него Мари мало чем отличалась от юркой мышки, к которой можно подключить провода.
Возможно Теодору следовало бы задуматься о том, что неплохо было бы создать нечто, что научило бы его чувствовать, как чувствуют нормальные люди. Или по крайней мере ощущать стыд за собственные поступки. Но ему это даже в голову не приходило. Находясь постоянно наедине с собой он ни разу не заглядывал в себя.
Потому, на слова крестницы,  Дроссельмейер ответил лишь неопределенным:
— К чему тебе копаться во мне? Есть более интересные личности для изучения.
Он мог бы снова включить свою подозрительность, но нечто подсказывало ему, что причина интереса Мари кроется в ее детстве, а именно — в той истории со Щелкунчиком и крысами. Не просто так чертежи машины волшебства поманили ее. Возможно эта старая история до сих пор ее не отпустила. Как интересно.

Размышляя над этим, он все же усмехнулся, когда крестница подхватила его фантазию о женах.
— Для домашнего хранения — несомненно.
Дроссельмейер все еще думал о прошлом, о том, что он провернул когда-то давно, вопреки даже здравому смыслу. И ведь у него получилось. Так, быть может, получится и сейчас, с этой машиной. Нужно лишь приложить должны для того усилия.
Все еще во власти своих мыслей, Теодор принялся наводить порядок на столе. Чисто машинально собрал и разложил бумаги по ровным стопкам, поставил в ряд карандаши, выровнял стопку справочников, как по линейке. Это все помогало ему успокоиться. Все это, впрочем, не мешало ему продолжить разговор с крестницей.
— Похожим на меня? Хочешь выкрасть ученого для этого дела? Или иного нездорового энтузиаста?
Кстати, весьма неплохая идея. Возможно стоит ее обдумать, когда придет время.

Из мира фантазий и захватывающих перспектив, его вырвал вопрос крестницы. Теодор с некоторым удивлением посмотрел на Мари, продолжая выравнивать листки в папке.
— Да, разумеется. Как удобно.

В кухне он вымыл руки, поставил чайник на плиту. Если в кабинете присутствовала некая хаотичность, то в других частях дома царил порядок, прямо указывающий на то, что хозяин этой квартиры обладает нервическим складом характера. Банки стояли по росту и цвету, чашки повернуты ручками в одну сторону. Он считал, что это помогает ему лучше размышлять. И потому сейчас, разливая кофе, Дроссельмейер только тогда сел за стол, когда удостоверился, что приборы стоят ровно по диагонали друг от друга.
— Давно хотел спросить. Тебя беспокоят сны, как в детстве? Или ты уже все забыла? — беспечным тоном поинтересовался Теодор у вошедшей Мари.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-11-05 00:27:02)

+1

10

— Решу ближе к делу, — пожала плечами Мари, с замиранием сердца наблюдавшая за тем, как крёстный перекладывал бумаги.
Никого красть она, разумеется, не собиралась — существовали и другие способы заставить человека рискнуть собой добровольно, и шантаж был далеко не последним в этом списке. Знать об этом герру Дроссельмейеру, тем не менее, не полагалось: Мари хотела, чтобы он заметил, чтобы она выросла, но не хотела, чтобы он знал, какой ценой.
Когда он отпустил её, она только тихо, сдержанно выдохнула и, пообещав "я быстро", выскользнула за дверь.
Пока переодевалась в домашнее платье, сунула нос в тетрадь снова.
Белиберда какая-то. Чушь и бред, если читать всё, что было записано, буквально, но! если воспринимать как пока ещё не разгаданный шифр, на что-то можно было надеяться. Учёные ведь часто делали так, чтобы записи не могли украсть — прибегали если не к собственноручно изобретённому языку, то к сложной комбинации из уже придуманных шифров. У Мари как-то был один, не в рамках работы — Фридрих просил.
В тетради крёстного Мари, ограниченная временем, постаралась запомнить всё, что могла, после закинула ту на шкаф и вернула стул, которым пользовалась, к стене. Вошла на кухню и, не без удивления услышав вопрос, поправила прядь, выпавшую из на скорую руку собранной косы, чтобы выгадать себе пару секуд. Наконец, пожала плечами:
— Не всё.
От кофе пахло только кофе, и без колебаний Мари, впустую подув на чашку, сделала глоток. Подобрала под себя ногу, подалась к крёстному ближе.
Надо же — не забыл.
— Иногда снится какая-то кровавая суматоха, в которой лишь бы выжить, — равнодушно поделилась Мари. — Много крыс и почему-то пахнет лаком, ну, для дерева. Не люблю эти сны.
Она всегда просыпалась после них с болезненным ощущением неполноты собственного существования. Предназначение напоминало о себе и напоминало о том, что Мари ничего не делала, чтобы его исполнить — или же делала недостаточно.
Обычно крысы снились Мари в полнолуние. Мари обвела пальцем обод чашки, приподняла бровь, подначивая:
— А почему вы спрашиваете?

+1

11

Кофе лучше чая, по той простой причине, что кофе — не чай, и даже нисколько на него не похож. Особенно на тот, в который крестница подмешала какую-то дрянь ... Интересно, что именно? Теодор наблюдал за Мари поверх своей чашки. Наблюдал так же, как и раньше — с любопытством исследователя. Он видел в ней всю ту же девочку, хотя и понимал, что эта девочка давно выросла, превратившись в барышню с которой нужно держать ухо востро. С одной стороны это его печалило — глядя на фройляйн Штальбаум, Теодор явственно чувствовал, что время неумолимо. С другой же — наталкивало на мысль воспользоваться новоявленной опасностью Мари в своих целях. Ведь, в случае чего, подозрения на молодую особу падали не столь быстро. По крайней мере, если у той доставало ума и ловкости. Умом Господь Мари не обидел, а над ловкостью стоит поработать, но вряд ли это такая уж проблема.

— Почему? — изумился Теодор слегка улыбнувшись крестнице, — Из любопытства. Исключительно из любопытства.

Из любопытства исследователя опять таки. Ему было интересно, как Волшебная страна повлияла на Мари и повлияла ли. Иногда ему казалось, что она вышла из этой истории совершенно неповреждённой. Иной же раз отчётливо виделось, что проделка с королём крыс, деревянной игрушкой и волшебством не прошло бесследно.

— Ты видишь крыс? До сих пор? Интересно, — Дроссельмейер сделал глоток кофе, помедлил, а затем в упор посмотрел на фройляйн Штальбаум. — А что ты сделала с теми коронами? Помнишь? Ты говорила, что сорвала их с голов не то крыс, не то крысы. Я до сих пор удивлён тому, как ты их стащила ...

То была достаточно жестоко  со стороны Теодора. Ведь он, в присутствии родителей Мари, заявил, что эти короны — всего лишь украшение к цепочке старых часов его деда, которое он когда-то ей подарил. Хотя ведь знал, что это всё неправда. Но ведь не солгал, что малышка их украла у него, а ведь мог бы. Теперь пришла пора поблагодарить крестного за это небольшое милосердие.

+1

12

Любопытство обычно было для Мари хорошим мотивом — она сама частенько руководствовалась им в своих поступках, — но со сдержанным образом крёстного оно вязалось скверно. Научный интерес подошёл бы ему лучше: он тоже был сродни любопытству, но холода и расчёта в нём было гораздо больше. Из такого интереса герр Дроссельмейер в детстве мог бы ломать щенкам лапы, чтобы по десятибалльной шкале оценить, как громко те будут скулить и как далеко смогут от него отползти. Другие, в том числе и Мари, могли бы сделать это просто для того, чтобы увидеть, что будет после. Другие, в том числе и Мари, после могли бы даже раскаяться в содеянном, но герр Дроссельмейер — нет, ведь у него была цель, пусть даже стоившая бы ему щенка. И именно это — наличие цели — отличало научный интерес от любопытства.
В том, что у вопроса крёстного была цель, у Мари не было никаких сомнений, был только вопрос, что это за цель. Задавать его Мари не стала: обозначила усмешкой немое "разумеется" и вновь вернулась к своему кофе. Чуть позже привычно пожала плечами, под прикрытием шутки отвечая прямому взгляду точно таким же:
— Вооружённых — только во сне и иногда по работе.
Должно же было и в ней быть что-то странное. Нормальность, если та была абсолютна, казалась Мари скучнее любой воскресной проповеди. У неё было право видеть крыс во сне — так её предназначение напоминало ей о себе, — но рассказывать об этом герру Дроссельмейеру Мари считала излишним. Не потому, что боялась его осуждения или жалости — не доверяла ему настолько, чтобы открывать душу, хотя, казалось бы, он никогда не давал ей поводов сомневаться в нём.
Даже в детстве.
История с коронами помнилась Мари смутно: то, что было во сне, даже для подсознания было куда менее осязаемо чем то, что происходило наяву годы спустя, а наяву не происходило по сути совсем ничего. Мари иногда натыкалась на эти короны, подвешенные на серебряную цепочку, когда открывала свою шкатулку с ценностями. В шкатулке ещё лежали обёртка от шоколадки, которой Фридрих кормил Мари в их самый первый раз, и оборванный угол листа с заслуженной, но ничего не значившей больше единицей, и затесавшиеся среди них короны с годами казались Мари всего лишь ещё одним подарком крёстного, который она забрала у него сама.
Шкатулка стояла у Мари в комнате. Через коридор от кухни, вторая дверь направо. Вспомнив об этом, Мари только рассеянно улыбнулась:
— Боюсь, они осели в приюте вместе с остальными игрушками.
В своё время Мари передала туда немало своих вещей, в том числе тех, что дарил ей крёстный — она всегда без сожалений избавлялась от подарков, в которых не чувствовала любви.
От родителей Мари тоже ничего не оставила на память.
— Удивлена, что вы о них помните, — отметила Мари будто бы невзначай, и сразу же, притворно откровенная, дала крёстному ложный шанс воспользоваться своим объяснением:
— С другой стороны, я ведь крала у вас не так часто.
Один или два раза, если Мари не изменяла память, да и то, она была уверена, что герр Дроссельмейер даже не замечал. А если и замечал — наверняка думал на Фрица. Мальчишки! Это ведь в их манере.

+1

13

Осязаемое доказательство присутствия влияния Волшебной страны в реальности — вот чем были те короны. Мари лишила Крысиного короля символа его власти, тем самым приобретя для себя право победительницы. Но где уж ребёнку понять это. Дети, пусть даже верящие в сказки, никогда не докапываются до сути. У них нет мотиваций — одни лишь эмоции и чувства. По крайней мере — так думал Дроссельмейер, а он не очень-то хорошо разбирался в детской психологии. Дети интересовали его ровно настолько, насколько он мог с них получить желаемое — непритворную радость от подарков, живой интерес юного существа к некой загадочной истории, кою добрый дядюшка или крёстный Дроссельмейер, готов был во всех подробностях рассказывать, дабы заманить в её ажурные сети наивных. Так, когда-то, она заманил и Мари. Да и покойного Фридриха, отчасти, тоже.

— Ты считаешь, что они готовы атаковать тебя или же сами ищут защиты, поднимая против тебя саблю или ствол?

«Журнал по психотерапии и смежным областям», издаваемый герром Юнгом публиковал на своих страницах много интересных материалов касательно снов. Так, например, господин Юнг утверждал, что некоторые сны являются  симптомом того, что сновидец пребывает в разногласии с бессознательным. Где-то в глубине своего естества, Мари, конечно же помнила и Волшебную страну, и Крысиного короля, и роль крестного во всей этой истории. Но смогла бы она себе признаться в этом сейчас? Теодор полагал, что скорее всего нет. Оттого в её снах присутствовали крысы. Оттого крестница до сих пор боялась и ненавидела их.

— Ах, как жаль, — с улыбкой покачал головой Теодор, жестом предлагая Мари ещё кофе, — Я полагал, что ты хранишь их на память о своём детстве. Неужели ты была так уж несчастна тогда, что решилась избавляться от старых историй?

Чего он хотел? Поиздеваться, вот что. Заставить хорошенькую крестницу понервничать и попереживать в отместку за её любопытство. Была бы у него возможность, наверно уже бы приволок крысу из Волшебной страны, чтобы посмотреть, как Мари ту встретит и что сделает в первую очередь. Это ведь тоже, своего рода, опыт, не так ли?

— И что же ты у меня украла? — Дроссельмейер окинул Мари взглядом и взялся за свою порцию кофе, — И насколько развила своё мастерство теперь? Ведь оно может очень пригодиться в этой, взрослой жизни.

Отредактировано Theodor Drosselmeyer (2020-11-18 16:32:20)

+1

14

Семь голов, семь изодранных одинаковой усмешкой ртов, отвратительное прикосновение хвоста к голой коже. Коротко прикусив губу, Мари усмехнулась крёстному в лицо:
— Будьте уверены, я защищалась.
И отвела взгляд. Мари ведь было всего шесть, а их было так много — о каком нападении могла идти речь? Мари защищалась и защищала — не себя, а что-то ещё или кого-то ещё, кого никак не могла вспомнить. Наверное, потому, что тогда она его ещё просто не знала, и у него ещё не было лица, но… теперь, когда она видела Гитлера, и один раз даже своими глазами, разве он не должен был занять своё место в её старом сне?
Потому что если не он, то кто?
На этот вопрос у Мари ответа не было. У неё вообще не было ответов ни на один вопрос из тех, что задавала она и задавали о её снах ей. Доктор Шаттенберг назвал её трактовку «демонстрацией придуманной мании величия» и «одержимостью идеей собственной значимости» и посоветовал забыть, но Мари не готова была так просто расстаться с тем, что делало её особенной, и она просто сделала вид. До сих пор притворялась, что это не имело значения, даже перед теми, кто уже знал, а остальным просто не говорила.
Но это было важно. Важнее, чем крёстный мог бы представить, иначе бы не считал эту тему подходящей для беседы за кофе, даже за крепким.
— Я избавилась от всего, — пожала плечами Мари, показывая герру Дроссельмейеру свою ещё только наполовину пустую чашку. — Даже ваше присутствие в моём детстве не делало его счастливее. По крайней мере, ненамного.
Пока не выросла, Мари ведь в самом деле любила своих родителей. Крёстного, конечно, она любила больше и даже дольше, но потом уже совершенно иначе. Может быть, поэтому до сих пор к нему тянулась, до сих пор хотела его внимания и признания, хотя не могла объяснить себе, зачем. Она ведь даже не доверяла ему.
Копаться в своих снах было проще, чем копаться в себе, хотя ничего из этого нельзя было назвать приятным занятием.
— Если не помните вы, то незачем вспоминать и мне, — Мари смягчила отказ полуулыбкой, откинулась на стуле чуть назад. Вздёрнула бровь, оценивающе оглядывая лицо крёстного — стоило ли ей отвечать? Мари с Фридрихом ведь так и не сказали герру Дроссельмейеру, чем она занималась на самом деле. Поколебавшись, Мари всё же ответила:
— Могу сказать, что я практиковалась достаточно.
Можно было бы признаться в том, что Мари уже вынесла из кабинета тетрадь, но, во-первых, она ещё планировала за эту ночь ознакомиться с её содержимым внимательнее, а во-вторых, это признание стоило бы отложить на пару лет, пока острота впечатлений от этого вечера не сгладится. Сейчас же стоило принять некоторые меры предосторожности, и уже через несколько часов, когда в доме вновь стало тихо, Мари вернула рабочую тетрадь крёстного на её законное место.
У неё ещё было время как следует ознакомиться с содержимым той — и, может быть, даже сделать себе копии особо интересных моментов.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-12-02 14:25:21)

+1


Вы здесь » WW fairy tales » Завершенные эпизоды » [1939.03.28] Секреты в шкафу


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно