Третье сочинение Мари можно было смело отдавать в газету в раздел "Лучшие образцы нацисткой пропаганды". Мари провела достаточно часов, препарируя речи видных политических деятелей на заре создания партии и их обещания на предмет их исполнения к этому дню, чтобы убедиться, что не так уж много из обещанного в самом деле было исполнено, и что курс партии существенно отклонился от начального вектора, но ничего из её новых знаний не отразилось на бумаге. Её очередное сочинение вновь было безупречно.
И Баум вновь вернул его ей.
Мари пропустила две тренировки, потратила несколько ночей, в которые могла бы спать — и снова впустую. К новому занятию Мари не написала ничего, рассчитывая высказать всё на словах, но после передумала и большую часть лекции потратила, составляя на листе список казней, которым можно было бы подвергнуть лектора. Некоторые из них сопровождались красочными, хотя и не очень талантливо исполнеными иллюстрациями. Мари, в свободное от творчества время следившая за Баумом как удав за кроликом, даже добавила пару вариантов от себя, и вместо очередной редакции сочинения в конце лекции сдала ему этот лист и встала рядом.
— В этот раз получилось даже лучше прежних, — кротко и коротко усмехнулась Мари, выдавая намерение стоять здесь, пока Баум не оценит её работу как должно. — Вполне заслуживает если не единицы, то хотя бы двойки, вы не находите?

Но Мари не забыла.
— Я посчитала его слишком скучным, — пожала плечами она. Прокрустово ложе не слишком впечатляло по сравнению с четвертованием и новаторским ходом, изображённым в левом углу, где из раскрытого в крике рта торчал крысиный хвост. Этой выдумкой Мари гордилась особенно, поскольку считала ту особенно отвратительной — и отчасти потому, что на деле не слишком разбиралась ни в пытках, ни в казнях.
Может быть, её время просто ещё не пришло.
— Меня не будет на вашем следующем занятии, если вы не примете мою работу, — холодно сообщила Мари и усмехнулась:
— Любую из.
Она узнавала, что писали другие — кое-что даже читала, и могла с уверенностью утверждать, что последняя её работа была если не лучшей, то в числе лучших. Она устала не меньше, чем Баум за эту лекцию — устала больше, чем он мог бы себе представить, — но, что хуже, она так и не поняла, что не так.
Больше Мари не намерена была тратить на него своё время. Она достаточно проработала над тем, чтобы впечатлить Баума, но и у её терпения были свои пределы. За этими пределами можно было и обидеться.
— Ваш предмет — единственное, что держит меня здесь. Ну, может быть, ещё желание заткнуть матери рот, — Мари говорила не спеша, как будто бы как обычно равнодушная ко всему происходившему вокруг. — Но я в любом случае не планирую провести свою жизнь в кабинете с бумагами. На эту Олимпиаду я уже не успеваю, но на следующей я собираюсь взять золото. Я хочу стать частью истории, профессор, и хочу, чтобы моя страна мной гордилась.
Ради Баума Мари и без того отступила от своей мечты на полшага. Больше она с места не сдвинется.

Не сдержавшись, Мари скривилась: совершенно искренне приподняла губу, выражая брезгливость, чуть свела брови. У Мари не было никаких положительных ассоциаций с материнством, ни со своим, ни с чужим, и быть матерью — это последнее, чего она хотела бы в этой жизни, но...
Работу Мари всё же приняла молча. Высший балл перестал казаться заслуженным сразу же, едва Баум оторвал ручку от бумаги, но это не имело уже никакого значения. Дело было не в отметке — в том, как старательно Баум отвергал её, не объясняя причин.
Мари терпеть не могла вещей, которых не понимала, хотя и всегда тянулась к ним.
— Вы ничего не понимаете в спорте, — Мари, коротко прихватив зубами щёку изнутри, спрятала лицо, чтобы спрятать полученную работу в сумку на бедре. Усмехнулась:
— В отличие от ваших критерии спорта хотя бы объективны.
Если Мари пробежит дистанцию быстрее соперников — а она пробежит её быстрее соперников, — у судей не будет причин лишить её заслуженной победы. И эта победа будет принадлежать только ей, ну и, конечно, Германии. Не её тренеру, не её родителям — ей.
— Но спасибо за пожелания, — и вместо того, чтобы уйти, Мари сдвинула сумку и привалилась бедром к столу Баума. Скрестила на груди руки:
— Назовите мне хоть один способ заставить Германию гордиться мной, который будет сложнее моего — или хотя бы настолько же сложен. Что вы можете мне предложить, что также будет требовать от меня отказа от всего, что мне по вкусу, и будет изматывать меня до изнеможения каждый день, пока мне не стукнет тридцать, потому что после тридцати для меня в спорте всё будет кончено? Есть у вас хоть один вариант?
У неё — нет, иначе бы она выбрала его ещё раньше.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-16 16:56:40)

Мари почти буквально задохнулась от возмущения: сделала резкий выдох и так и не смогла вдохнуть, пока боль от врезавшихся в ладонь ногтей не привела Мари в себя. Медленно разжав ладонь, Мари также медленно прикрыла глаза, досчитала до трёх и, оперевшись ладонью о середину учительского стола, сверху вниз заглянула в глаза.
Если бы взглядом можно было убивать, смерть Баума не была бы лёгкой.
— Вы всё ещё живы, — напомнила ему Мари. — Вас не сбил случайный таксист, вас не забили в переулке за десять марок и в вашем термосе не было ничего, кроме чая — даже после трёх прилежно и с фантазией выполненных работ, которые вы отклонили без объяснения причин. Я умею сдерживать свой темперамент в пределах, которые считаю необходимыми.
Живым Баум был полезнее, Мари не могла не признать это. Особенно сейчас.
— Как видите, я подхожу, — закончила Мари уже спокойнее, хотя и без того не повышала голоса, просто разделяла слова как топором. — Я могла бы работать на правительство, если бы не одно «но» — я не командный игрок. Я выбрала бег потому, что в моей команде есть только тренер, но даже он не будет бежать вместе со мной. Моё золото будет принадлежать только мне и Германии.
Её родители будут гордиться ей. Будут рассказывать всем, кто согласится слушать, рецепт создания олимпийской чемпионки, но Мари — Мари никогда не принесёт в их дом свою медаль.
— Если у вас в правительстве есть подходящие вакансии, я займу одну из них. Если нет... поищите. Я готова поступиться славой, но мне нужна цель. Достойная меня цель.

Разумеется, Мари была достойна цели. Она только фыркнула, подчёркнуто пренебрежительно, давая Бауму ясно понять, насколько далеки от истины были его суждения — он ведь знал её достаточно хорошо, чтобы понимать: Мари никогда в жизни не искала лёгких путей и брезговала теми, кто искал их вместо неё.
— Я люблю Германию, профессор, — и сомнения в этом были по-настоящему оскорбительны, — но я не стану писать об этом на семи листах каждый раз, как вам захочется в этом убедиться, если вместо того я могу доказать свою любовь делом.
Мари так и не сдвинулась с места — даже когда Баум собрал со стола бумаги, не пошевелилась, продолжая едва нависать над ним и, пока ещё это было дозволено, смотреть на него свысока.
— Давайте с вами поспорим, — предложила Мари, бессознательно мазнув зубами по светлой помаде. — Одно задание. На ваш вкус. Если я справлюсь, мы выиграем оба, если нет, вы не потеряете даже времени.
Так Баум мог бы проверить Мари, а Мари — проверить Баума. Он ведь всё ещё мог оказаться недостойным того, чтобы говорить с ней от имени её страны. Она откажется от всего, что будет слишком просто или слишком низко, ведь ей в самом деле нужна достойная цель.
По-прежнему опиравшаяся левой ладонью на стол, Мари протянула Бауму раскрытую правую, чтобы скрепить сделку.

— Я уже думала об этом, — отозвалась Мари, бессознательно сжимая в кулак ладонь, ещё хранившую чужое тепло. Ответная улыбка, хоть и просилась на свет, осталась в тени уголков губ.
Мари в самом деле думала об этом. Много думала. Думала каждый раз, когда ей хотелось бросить всё, потому что больше уже не было сил, или когда тренер говорил ей, что она, хоть и хороша, всё же недостаточно хороша, и частенько эти моменты совпадали. Но не всегда.
Если так подумать, у её тренера и Ларса Баума было больше общего, чем могло бы показаться на первый взгляд.
— Мне бы подошла служба безопасности, — наконец, Мари подалась назад, зажала уже расслабленную ладонь к бедру. Выпрямилась, вскинула подбородок выше:
— Я могла бы работать в разведке.
Может быть, не сейчас, но позже. Мари была умна и вдобавок смотрела достаточно фильмов про шпионов, чтобы знать, каких ошибок ей стоило бы избегать.
Кроме того, она не боялась одиночества и не боялась смерти — рано или поздно это всё равно бы случилось.
— Я стала бы хорошим шпионом. Лучше Маты Хари, хотя, конечно, не сразу.
Свои силы Мари тоже умела оценивать трезво — или, по крайней мере, ей так казалось.
Запасных вариантов к запасному плану у неё, разумеется, не было.

Отредактировано Marie Stahlbaum (2020-11-17 19:31:23)