Ночная смена в больнице во время бомбежки — отдельное переживание. С первого же дня начались организаторские усилия, чтобы переправить часть больных, а самые тяжелые случаи сразу положить в бомбоубежище в подвальных помещениях, где уже оборудовали в том числе и операционные. До сих пор ни один снаряд не попал в Сент-Бартоломью, но на удачу нельзя было рассчитывать, как на гарантию безопасности. При этом, количество пациентов росло с каждым днем. Два года назад, когда война еще не разгорелась до тех ужасающих масштабов, что теперь поглотили Европу, в больнице Сент-Бартоломью было 763 койки, а теперь их было более 1600, при том же бюджете и количестве персонала. Медсестер не хватало, на помощь приходили молоденькие девочки, шестнадцати, а то и пятнадцати лет. Венди Дарлинг восхищалась их храбростью и в то же время не могла не относиться к ним, как к детям. Ей на всех хватало доброты и терпения объяснить, что и как нужно делать, и уберечь их от гнева старшей медсестры, она вырастала рядом с каждой девочкой, на которую огрызался пациент, и тогда Венди хватало доброты на обоих — на пациента, которого заставляли огрызаться боль и нервы, и на юную санитарочку, которая храбрилась, но нет-нет да норовила всплакнуть в кладовке. Большая часть из них были истинными англичанками и почти не уступали мисс Дарлинг в стойкости, соглашались на самые неприятные обязанности, исправно платили из своих личных денег за каждый разбитый градусник — таковы были порядки в больнице.

— Мисс Дарлинг! Мисс Дарлинг! — Венди заполняла историю болезни, когда в кабинет впорхнула шестнадцатилетняя Мэри Лайонс, нервно крутя в руках список порученных ей пациентов.
— Да, Мэри, тебе нужна помощь?
— Я не уверена, мисс Дарлинг, у меня тут в списке значится немец, но я ни слова не знаю по-немецки... У нас есть кто-нибудь, кто говорит?..
— Немец?.. — нахмурившись, переспросила Венди и протянула руку за списком.
— Да, мистер Дорос... Дромсель... — Мэри передала список, но сама стала тянуть шею, уже забыв, как выговаривать длинную фамилию, — И я думаю, он уже пришел в себя, и я не уверена, как мне следует...
Еще даже не найдя ее в списке, Венди уже знала, как поправить мисс Лайонс.
— Мистер Дроссельмейер, — негромко произнесла она, запомнила, какая палата, и вернула бумагу своей помощнице на эту ночь, — Не беспокойся, я сама к нему подойду. Занимайся остальными.

Ночи в больнице стояли беспокойные. Поступления не прекращались, потому что не все люди добегали до бомбоубежищ, а уже если бомба попадала прямиком в бомбоубежище... Даже если кого-то необходимо было лишь перевязать, отпустить людей на улицы, добираться до дома через этот ад, было нельзя. Перепуганные люди не спали, слушая взрывы. Всех в бомбоубежище было не положить. Раздался звон — Мэри Лайонс разбила очередной градусник. Но она уже умеет собирать ртуть, очень ловко это делает.

Мистер Дроссельмейер выглядел не очень плохо, Венди успела вообразить худший исход. Бледность и страдания немного состарили его лицо, но это пройдет, как только отлежится, побудет на воздухе и поест. Убедившись, что Мэри Лайонс справляется с остальными пациентами в палате, Венди на маленьком подносе принесла бинты и обезболивающие  к постели Дроссельмейера. Мягким, но твердым голосом она позвала его.
— Вы меня слышите?.. — уголки ее губ дрогнули, когда он открыл глаза, — Вы помните, что с вами произошло?

Его слова заставили ее улыбнуться. Пациенты в больнице не для того, чтобы задавать здесь умные вопросы. Даже врачи не всегда здесь для того, чтобы задавать умные вопросы или раздавать умные ответы. Венди так считала. Если бы больницы, то есть заведения, где люди помогают друг другу вылечиться, не существовали бы, как концепт, с начала времен и их предложили бы сейчас, их сочли бы отвратительной коммунистической выдумкой. О таких вещах Венди не разговаривала ни с кем, но думала о них, особенно в ночные смены, особенно в бомбежки, когда ни она сама, ни ее коллеги, ни юные девочки не могли остаться в стороне и не помочь. Помощь ближнему — это не религиозная догма, а инстинкт, и усилий требуется больше для того, чтобы его усыпить, чем пробудить.
Ночь в больнице склоняет к подобным размышлениям.

— Вы в больнице Сент-Бартоломью. Я здесь работаю и дежурю сегодня, как раз, чтобы у вас так не болела рука, мистер Дроссельмейер, — улыбнулась она, но сразу снова посерьезнела, хотя ее манеры медсестры были безупречны. Шпион этот ученый или не шпион, теперь он пациент, и Венди Дарлинг его медсестра, и с ним она так же невозмутимо вежлива и безукоризненно ласкова, как и с любым англичанином на соседней койке.

Когда она на работе, у нее нет ни умершего недавно отца, ни погибшего жениха, ни потерянного ребенка. Все это осталось в шкафчике с ее личным платьем и тюбиком помады. Утром, если она доживет до него, медсестра Дарлинг отправится отдыхать, и на свет появится Венди Дарлинг, от шпильки до булавки, которая сможет позволить себе переживать, вспомнить все пережитые смерти — личные и рабочие, которая тоже будет вежливой и заботливой, но изменятся интонации ее голоса и взгляд, она позволит себе хоть на пару часов подумать о чем-то другом, кроме других людей.

Об отдельной палате речи не шло. Даже ширмы успели поставить не везде. Но мистеру Дроссельмейеру повезло — его койка оказалась у  стены, а ближайший сосед с перевязанной головой мирно спал. Если на то пошло, медсестрам следовало следить, чтобы тот утром проснулся.
— У вас болит что-нибудь еще, кроме руки? Вас осматривали очень быстро, на руке у вас ожог, его обработали и перевязали, бинты будем менять через несколько часов. Но мне нужно знать, жалуетесь ли вы на что-нибудь еще.

Говоря все это, она готовила шприц с морфием. Мистер Дроссельмейер узнал ее, значит, все действительно не так плохо, но Венди должна была проверить:
— Скажите, пожалуйста, вы помните, какой сейчас день, месяц и год?..

Венди не успела сделать укол, но успела записать, на что пожаловался мистер Дроссельмейер. Улыбнулась, когда он упомянул про их недавний ужин — вспоминать об этом из больницы было странно, ресторан был как будто бы в какой-то другой жизни, у какой-то другой Венди, примерно, как Неверленд. В целом, так и было. Медсестра Дарлинг не ходила на свидания с мужчинами, не бывала в ресторанах, не танцевала под модные вечерние мелодии, не пила вино, она вообще не думала о себе, а существовала только для пациентов. Теперь, когда пациент оказался знакомым, Венди пришлось очень близко подойти к той грани, где заканчивается ее рабочая личность, и начинается она остальная. Впрочем, это положение не было неприятным.

Когда мистер Дроссельмейер вскинулся, Венди профессиональным движением тронула его плечо, надавливая не грубо, но уверенно, и приговаривая невозмутимым тоном:
— Сейчас вы не можете пойти домой, мистер Дроссельмейер, прошу вас. Бомбежка еще не кончилась, и вы не в том состоянии, чтобы куда-то идти. Вы останетесь с нами на пару ночей, быть может, больше. Если у вас боль в груди, вам следует постараться успокоиться, это может быть давление, прошу, ложитесь, и лежите смирно, — она улыбнулась, поправила на нем покрывало, не убирая руку с плеча, и продолжила, — Увы, я сейчас не знаю, что стало с вашей соседкой или с вашими трудами, но я постараюсь навести справки. Однако, и это не раньше утра. Что бы ни стряслось с телефонами — чтобы вы могли работать в дальнейшем, вам нужно в первую очередь поправиться. А для этого вам нужно успокоиться.

Венди вколола ему морфий.
О том, что стало с домом, семьей, работой — об этом спрашивал сейчас чуть не каждый пациент. А утром начинались звонки с той стороны. Люди выходили из бомбоубежищ и принимались искать родственников и друзей по больницам, а потом ломились и навещать. Медсестры выясняли, как могли. Новости разлетались быстро, и сплошь безрадостные. Осматривая Дроссельмейера чтобы убедиться, что поверхностных травм у него на груди нет, Венди думала о том, стал бы немецкий шпион беспокоиться о старушке-соседке, стал бы спрашивать о ней во время осмотра в таком состоянии, кода у него еще и сотрясение. Она слишком мало знала о шпионах.

— Я смерю вам давление, и я думаю, вам нужно попробовать поесть, — подытожила она, вновь потягивая покрывало Дроссельмейера повыше. Венди снова коснулась его плеча, на этот раз обнадеживающе, а не удерживая от того, чтобы он вставал.
— Мы поставим вас на ноги и вы сможете вернуться к вашим исследованиям, мистер Дроссельмейер, и я по прежнему готова помочь вам с ними, — она хотела вселить в него надежду на лучшее, дать ему повод еще чего-то ждать от завтрашнего дня, это тоже было отличным лекарством, — А еще у нас планы на Рождество, если вы не забыли. Потому постарайтесь отдохнуть, а я сейчас вернусь.

— Я не забыла, но вам нужно смирно лежать и поправляться, чтобы эти планы воплотились, — повторила Венди, собирая снова свой поднос, с которого убрала только стакан, — Вот здесь вода, а я сейчас соображу вам что-нибудь поесть. Не спорьте, вам нужно набраться немного сил. Горячего, я боюсь, сейчас на кухне не найдется, но вам нужно подкрепиться перед тем, как заснете.

Венди задернула Дроссельмейеру шторку, но не до конца, чтобы ему виден был приглушенный свет в коридоре. Ему и вправду повезло оказаться именно на этой койке. Не хватало еще немцу лежать у окна и наблюдать, что его соотечественники делают с городом.

Больницам не хватало ничего. Врачей, медсестер, приборов, инструментов, бинтов, градусников, лекарств, бюджета, еды. Еда в лечебных заведениях редко вызывала восторг и в мирное время, а уж при рационах... Чем больше мужчин уходило на фронт, тем больше рабочих мест сманивали потенциальных медсестер, жизнь которых была несладкой, а работа оплачивалась невысоко. Шприц сейчас Венди положила в отведенное ему место — в каждом отделении был уголок, где кипятили все предметы. Бинты стирались тоже в кипятке, и заново шли в ход, пока не распадались на тесемки. Перед тем, как уйти, Венди взяла в специальном гнезде в торце постели Дроссельмейера историю его болезни, и вписала, сколько и в котором часу вколола ему морфия.

Кухня стояла не такая покинутая, как можно было предположить. Кое что оставалось для ночного персонала, но днем здесь шумело оживление, практически уютное, а теперь Венди сама себе казалась там лишней. Впрочем, она только выполняет свои обязанности. Чай она заварила послабее, но налила в его вдоволь молока — немцы, может, так не пьют, но Дроссельмейеру полезно будет попробовать как с культурной, так и медицинской точки зрения. Всей еды, что она ему собрала, был сэндвич с сыром.

— Утром будет горячий завтрак, — утешила она его, когда принесла ему этот поздний и нехитрый ужин, и смерила давление. То оказалось завышено, как и предполагалось. Нужен покой.
— Как поедите, мистер Дроссельмейер, постарайтесь уснуть, — Венди улыбнулась, и не добавила, что морфий должен в достаточной мере помочь ему с этим, — Может статься, что бинты мы вам поменяем еще до утреннего обхода врача. И не постарайтесь не думать о работе. Если... Если вы позволите, я сама загляну на ваш адрес. Узнаю про вашу соседку, и повреждена ли ваша квартира.

Человека, лежащего в больничной койке с перевязанной рукой, пусть даже всего-лишь рукой, очень трудно было подозревать. Шпионы, разведчики, виделись Венди опасными, ловкими, сильными — иначе им не поручили бы то, что поручили. Больница же, а до нее болезнь или травма — она не разбирают национальностей и профессий. В одном крыле могут оказаться и рабочий, еще вчера подметавший улицы, и член парламента, еще вчера распоряжавшийся судьбой тех, кто метет улицы. Высшие чины, конечно, предпочитали частные клиники или вовсе лечились на дому, но всякое бывало. В больнице всех в буквальном смысле раздевали, облачали в одинаковые больничные одежды, укладывали в одинаковые постели. Даже самых сильных мира сего недомогание преображало, являя миру их усталость, тревогу, иногда отчаяние и страх. Все они становились немного как дети, на все требовалась помощь и разрешение. Быть может, потому Венди такая хорошая медсестра?.. Впрочем, если это так, то можно ли считать это таким уж комплиментом, если она комфортнее всего чувствует себя в обстановке, где взрослые люди от нее зависят?..
Она старалась не думать об этом. Обыкновенное сострадание никто не отменял.

В больнице единственный способ выжить — не думать о себе слишком много. Не думать о том, сколько всего можно подхватить, не думать об усталости, о проходящей за выбеленными стенами жизни. Не зацикливаться ни на ком эмоционально. Слишком сильно... Люди умирают каждый день в одном отделении, зато в соседнем они каждый день рождаются. Хотя рожениц старались направлять в другие больницы, подальше от центра. Не думать о тех, кого спасти не удастся и о случаях, когда медицина бессильна. Думать только о том, что может она, Венди Дарлинг, сделать в следующую минуту, час, день или ночь, чтобы облегчить страдания.

Потому она и вызвалась сходить по адресу, и безропотно согласилась зайти и в мастерскую. Она может это сделать по пути с работы утром. Заодно, может быть, что-то из этих сведений пригодится Элис и ее коллегам, хотя они, наверняка, бывали у мистера Дроссельмейера дома, и в мастерской, и видели его тетрадь. В любом случае, Венди не видела ничего плохого в том, чтобы ему помочь. Спроси ее любой другой пациент... Кто знает, быть может, она бы не отказала. Когда другие просили ее, она звонила сообщать их родным или друзьям, когда находила время. В нынешнее время это не такая большая услуга — разузнать про мисс, или миссис Грегсон, и попытаться спасти тетрадь.

— Конечно, я зайду, — пообещала Венди, — Вы подскажете мне, пожалуйста, где найти ключи, если они нужны, и где я могу найти вашу тетрадь?..
Она совершенно не думала о том, что найдет в этой тетради. Раз уж на то пошло, такая просьба убеждала ее, что мистер Дроссельмейер не волнуется, что она может увидеть у него дома или среди его рабочих материалов что-либо инкриминирующее. Венди, конечно, не собиралась искать нарочно, но измученный человек, без энтузиазма жующий сэндвич в больничной постели, очень мало напоминал коварного двойного агента злостного нацистского режима. Нет, мисс Дарлинг совершенно не годилась в разведчицы.

— А ваша квартира, если она не очень пострадала... Вам нужно что-нибудь? Вещи, которые были на вас, вот здесь... — она указала на тумбочку возле койки, — Я могла бы захватить что-нибудь еще. Какую-нибудь книгу, если хотите. Или лекарства, вы принимаете что-нибудь регулярно?..
Голос ее оставался мягким, вежливым, но безусловно профессиональным. Венди не хотела путать медсестру в себе с женщиной, которая только недавно ходила с этим же человеком на ужин. На ее расположение это никак не влияло, но пока на ней передник, она должна вести себя профессионально. К счастью, ее профессионализм был весьма приятным. Она без слов повернула чашку так, как просил мистер Дроссельмейер. Вспомнила о том, как он выстраивал предметы на столе за ужином, и ничего не сказала. У всех свои... Причуды. А чуть повернуть чашку, или даже придержать ее для пациента — это меньшее, что Венди могла сделать.

— Я принесу вам сигареты, — Венди улыбнулась, — Но вам нужно будет пообещать мне, что вы будете предупреждать, когда вам захочется курить, хорошо?..

Венди не склонна была запрещать пациентам маленькие радости. В больнице их не так много, особенно в такое тревожное время. Если бы на месте мистера Дроссельмейера был кто-нибудь другой... Если бы был кто-нибудь другой, англичанин, вероятно, у него нашлись бы семья и друзья, те, кто мог бы зайти к нему с визитом, принести гостинцев, сигарет, книг или газет, кто проведал бы его квартиру и мастерскую. Мисс Дарлинг же не могла оставить мысль, что немец в чужой стране и не выгодном положении, совсем один.

Когда она оказалась в Неверленде, то мальчишки норовили оставить ее совсем одну, пусть в отдельном уютном домике, но в полном одиночестве, в компании только готовки и уборки, пока сами они играют в приключения. Конечно, это был детский и весьма дурацкий сон, и совсем не то, что быть беженцем из вражеской страны, чужим и там, и тут, но Венди никому не хотела такого одиночества. Люди не созданы для того, чтобы оставаться в одиночестве. Империи возводились и свергались, разгорались страшные войны, а на их фоне всегда оставалось место взаимовыручке. На этом держался мировой порядок, свидетельством тому были те же больницы.

— Вам не за что благодарить меня, мистер Дроссельмейер, — Венди смотрела на его руку — кожа его ладони была теплой от чашки с чаем. Со скромной мягкостью она сжала его пальцы в ответ, но сразу затем взялась собирать посуду. Старалась не предавать такому жесту значения, в больнице многие благородные люди так относились к персоналу. С другой стороны, отчего вдруг мисс Дарлинг понадобилось стараться и напоминать себе об этом?..
Она забрала тарелку, а чашку поставила на тумбочку, рядом со стаканом. Ручку повернула, чтобы стояла так же, как мистер Дроссемельейер просил ранее.
— Постарайтесь теперь допить чай и уснуть. Вы ведь исследуете процессы сна, значит, должны знать, какую важную роль он играет в выздоровлении. Через несколько часов вам поменяют перевязку, постараемся ко времени обхода, чтобы врач посмотрел ваши ожоги. Нужно будет понаблюдать, чтобы не случилась инфекция, но судя по первичному осмотру, потерять ее вам не грозит, и рука будет действовать, как ранее. Утром доктор даст вам более четкий прогноз. А я, как закончится моя смена, зайду на Мильтон-плейс и на Джордж-роуд. Я помню, ключ под половиком, пальто в прихожей, зеленая тетрадь. Все будет хорошо. Если вам что-нибудь понадобится, в этом отделении дежурю я, и мисс Лайонс. Доброй ночи.

Формально, она уже закончила, ее отпустили, и Венди даже сняла наколку и фартук, чтобы не смущать своим видом пациентов и коллег, вышедших в утреннюю смену, но ей все же хотелось заглянуть в одно из отделений перед уходом. Ощущение было немного странное. Тонкая грань между сестрой Дарлинг и мисс Венди Дарлинг совсем стерлась. Без передника она уже была не на службе, но без другого платья и помады еще не стала до конца собой.

— Доброе утро, — негромко произнесла она, приближаясь к койке мистера Дроссельмейера, — Вы выглядите уже гораздо лучше. Как вы себя чувствуете?..
Это было правдой, даже если сам пациент так себя не чувствовал, но лицо выдавало, что он хоть немного отдохнул. Венди мельком проглядела историю болезни не обнаружила там неприятных сюрпризов, только то, что ему меняли бинты и вкололи еще морфий, но и это было пару часов назад.
— Скоро вам принесут завтрак, и...

Она остановилась а полуслове и обернулась. Койка Дроссельмейера располагалась возле само двери, только теперь за той было куда более оживленно, чем ночью. Днем работало больше людей, но главное — начались массовые поступления после окончания бомбежки. Так и сейчас, Венди машинально посторонилась, когда в комнату вкатили аж две новых койки, и санитары с тревожным взглядом торопливо искали для них места.
Ставили уже в каждый свободный угол, отделяя постели лишь условными перегородками — закрепленных под потолком штор на всех не хватало. Даже чувствуя усталость после долгой смены, Венди почувствовала инстинктивный укол остаться и помочь, и ей пришлось напомнить себе о способных коллегах, и о том, что она будет полезнее пациентам, если сама отдохнет, потому что в противном случае скоро у нее из рук начнут выскальзывать градусник.

— Сюда ни одного снаряда за ночь не попало, — хмурясь, пробормотала она, хотя мистер Дроссельмейер не спрашивал, но она надеялась, что это его ободрит, пусть даже ему предстоит весь день наблюдать это мельтешение.
Тем не менее, Венли вдохнула поглубже, улыбнулась и постаралась, чтобы следующие ее слова звучали более жизнерадостно:
— Скоро принесут завтрак, постарайтесь поесть, и побольше чаю. Конечно, мы британцы считаем чай универсальным средством, который помогает при всех болезнях, — она немного смущенно усмехнулась, больше желая развеселить пациента, — Но ведь с ним и правда как-то комфортнее, вы не находите?.. Так вот, а я пока сбегаю к себе, потом к вам, и вернусь с вашей тетрадью. Я так же помню про пальто, сигареты и мисс Грегсон, обязательно справлюсь о ней.